Теперь я перехожу к описанию своего жизненного пути. Открываю папку, в которой сохранились жалкие остатки семейного архива. В первом конверте лежит листок бумаги с перепиской из родильного дома. Мамина записочка кончается словами: «Господи, какой он хорошенький!»
И никто не мог предвидеть тогда, что сыну «студента и жены его законной»[72] придется провести многие годы в тюрьмах и лагерях, где погибнут и его друзья, и его учителя; а самому студенту, ставшему профессором, предстоит умереть в тюрьме № 1 его родного города; а его законной жене, ставшей врачом, — погибнуть, служа (по мобилизации) в Красной Армии. А как было бы нелепо, если бы там, в лагере, зимой у таежного костра, привиделось мне, что придется еще побывать и в Париже, и в Вашингтоне, увидеть Тихий океан с другого — противоположного берега. Да, все действительно происходящее превосходит возможности нашего воображения. И в самом деле: как можно было в те годы, — последние годы процветания Российской империи, — предвидеть тот кровавый путь, который сама выбрала себе страна — ее народ и те, кто оказался во главе его…
Но пройденный кровавый путь никогда не забывается до конца. Возвращаясь из зарубежных поездок, где-то в темных глубинах сознания я опять начинаю чувствовать себя заключенным. В России я не расстаюсь с памятью о ее жестоком прошлом, погубившем все близкое мне.
И здесь невольно приходится задумываться о судьбинности происходящего. Именно о судьбинности, а не о смысле. Смысл истории для нас всегда закрыт, а судьбинность мы можем хоть как-то почувствовать, ощутить сквозь дымовую завесу разноречивости, закрывающую истоки происходящего от нас — непосредственных участников текущих событий.
Я верю в многократность повторных рождений. Не просто верю, а знаю об этом из внутреннего — глубинного опыта. Оказываясь на улицах и площадях старых городов Европы, входя в готический храм или рыцарский замок, посещая развалины античного мира, я узнаю эти места. Я там уже бывал — жил. Древние европейские тексты религиозной и философской направленности я часто воспринимаю как давно знакомые. Сквозь дымку уходящего времени во снах и медитациях обретает ощутимую реальность то, что проецируется из далекого прошлого на экран сегодняшнего сознания. Мне близким может представляться и далекий сейчас от меня мусульманский мир. Но, несмотря на мой интерес к культурам Индии, Китая, Японии, — они всегда остаются мне чужими. Так же, как чужим остается для меня и русско-византийское Православие.
