- Я, конечно же, не Мышлаевский, но оценить красоту могу не хуже любого штабс-капитана. И уж наверняка лучше, чем нынешний московский городничий.
Последние слова он произнес шепотом, склонившись к самому ее ушку и лукаво гляну при этом на Булганина.
- Спасибо, Климент Ефремович! - Тарасова засмеялась грудным смехом, глаза ее искрились, щеки стали алыми. "Галантен наш красный маршал, подумала она, пригубив рюмку с коньяком. - И смазлив. И форма ему к лицу. Ах, эполеты! Ваши звездочки, ваши путеводные звездочки..." Ей было хорошо, и приятно, и лестно, что подле нее увиваются, оказывая столь откровенные знаки внимания, такие видные, такие зрелые, такие могущественные мужи.
- Не Климент Ефремович, зачем же так официально, Аллочка? Клим просто и ясно. Так меня друзья зовут. И он, - Ворошилов понизил голос, показал глазами на Сталина, - и он так зовет. Давайте, Аллочка, выпьем за ваш талант, а? И на брудершафт!
"Понесло нашего луганского слесаря, - раздраженно думал Булганин, елейно при этом улыбаясь. - Ради красивой бабы готов классовыми принципами поступиться. С засраным штабс-капитаном готов в светских манерах состязаться. Угодник дамский!" Увы, обида застила глаза Николаю Александровичу. Ибо, замечая в чужом глазу соломинку, он в своем не замечал бревна. О его "невинных" шалостях с юными красотками по московским властным коридорам опасливо, но вместе с тем и настойчиво, шушукались всяческие кумушки и кумы.
У дальнего конца стола шел другой разговор.
- Ваш отец, если я не ошибаюсь, преподавал в Киевской духовной академии, - говорил Сталин, обращаясь к Булгакову, однако достаточно громко, чтобы слышали и соратники и актеры.
- Да, - подтвердил драматург. "Биографию изучает, - неприязненно подумал он. - Только зачем это все ему? Хочет глубже проникнуть в психологию творчества?"
- Я тоже учился в духовном заведении, - продолжал Сталин. - В семинарии. Это было очень давно, и в ином, не славянском мире. Но православие тем и сильно, что и в Киеве, и в Тифлисе, и в Иерусалиме оно создает невидимый, неосязаемый, но тем не менее вполне действенный климат единых человеческих ценностей. Вы, Михаил Афанасьевич, воспитывались в этом климате и потому я пытаюсь понять и вашу симпатию к Алексею Турбину (и думаю, что понимаю), и вашу симпатию к Хлудову...
- Простите, товарищ Сталин, не симпатию - сострадание, - возразил Булгаков, - желание разглядеть даже в вешателе хоть что-то человеческое. Ибо...
