Судья стала вызывать новых свидетелей. Она громко называла имя, и оно, многократно повторённое в публике, облетало зал, выпархивало в коридор, но не производило никакого эффекта. Выждав минуту, судья называла другое имя — опять с тем же результатом. Так было повторено раз пять, но никто не отозвался. Судья объявила перерыв на пятнадцать минут...
Толпа у дверей развалилась и я смог, наконец, попасть в зал, чтобы рассмотреть подсудимого. Но...
Чёрная скамейка за невысоким барьером у самой стены оказалась пуста!
Что это могло значить? Может быть, его увели на перерыв в другую дверь — ту, что возле возвышения для судей?.. Нет, дверь эту только что открыли, судьи ещё не успели выйти в неё, ещё не покинули зала прокурор и адвокат... Неужели подсудимого вовсе не было на скамье? Я не был искушён в подобных вопросах, но мне всегда казалось, что если подсудимый арестован и вообще имеется в наличии, он должен присутствовать на суде!
Как же следовало понимать происходящее? Какая-то кафкиана. Судили пустое место. Подпоручика Киже, а не доцента Емельянова...
49
Оболтусы
В недоумении я стал озираться по сторонам и снова напоролся на взгляд человека в дымчатых очках. На перерыв многие вышли, но он продолжал сидеть на прежнем месте, все так же повернув голову к двери. Его вид не располагал обращаться к нему за разъяснениями. И тут я встретился взглядом с рыжеволосой женщиной, стоявшей рядом со мной. В ее зеленоватых глазах вспыхивали искры страстного нетерпения; симпатичные веснушки делали ее молодое лицо почти детским.
— Что вы скажете про этих оболтусов? — обратилась она ко мне.
— Про каких оболтусов? — не понял я.
— Про этих, свидетелей! — последнее слово она произнесла с презрением. — Это же оболтусы! Дегенераты. Ну, что они видели? Они же ничего не видели!
— А что они говорили? Мне оттуда не было слышно, — я показал на дверь.
Она махнула рукой.
— Был пожар, нашли пустую канистру... Ну и что? Какой-то мужчина уходил... А какой? Может, это не он!
— А они говорили, что он?
— Они его видели со спины. И в темноте! Ведь ничего не видели, а говорят!
— Суд разберется, — попытался я ее успокоить.
— Как же — разберется! — убежденно возразила она. — Им бы только засудить человека.
— Скажите, пожалуйста, почему нет его самого, — задал я, наконец, тот вопрос, который больше всего интересовал меня.
— Вот именно! Сказали, что болен.
— Разве в таких случаях не переносят слушание? — удивился я.
— Нет, вы не поняли, — ответила она, понизив голос до шепота. — Сказали, он вообще болен. Психически. То есть сумасшедший. Так они объяснили.
