— Студент, — предположил Петельников.
— Ты их проверял.
— Отчисленный?
— Ага.
— Завтра же займусь, — чуть помедлил инспектор, уже загораясь новой версией. — Эпизодов маловато. Только один, со стюардессой. У Былиной-то всё цело.
— Я думаю, не все потерпевшие к нам обращаются.
Рябинин смотрел на улицу. Казалось, там шли одни женщины. Плывущими по асфальту походками, с приталенными фигурами, в ярких солнечных нарядах — красивые и нежные. Одни женщины. Очень много женщин на улице, в городе, в мире. Уж только поэтому стоит любить единственную.
— Красивые попадаются, — сказал Петельников.
— Все женщины красивые, Вадим. Ты присмотрись.
Они ещё помолчали. Инспектор вспомнил про сигарету и щёлкнул зажигалкой.
— Вот говорят, — задумчиво сказал в стекло Рябинин, — что у следователей с годами черствеет сердце. А у меня вроде наоборот, жалостливым становится. Даже сентиментальным. С чего бы?
— Мудреешь, Сергей Георгиевич.
— Вот и сегодня эту Былину пожалел. Не сказал. Придётся, конечно. Он ей вместо бриллиантов вставил стёклышки.
* * *
Пришло бабье лето. Днём на город ложилось нежаркое солнце. Небо выбеливалось, словно растворяло кучевые облака в своих высоких сферах. Рано смеркалось. Но асфальт и дома ещё долго оставались тёплыми, согревая улицы.
Сзади застучали каблуки. Он скосил глаза: догонявших женщин Михаил опасался. Девушка поравнялась и прошла. Она просто спешила. Да и видел он её впервые. Михаил чуть прибавил шагу: его заинтересовала тонкая гибкая фигура и красные волосы, рассыпанные по зелёному платью. Девушка несла сетку с маленькими дыньками. Их было килограммов на пять, но она почти не сгибалась.
Вдруг ручка сетки выскользнула, и дыньки покатились по асфальту. «Сглазил», — подумал Михаил и бросился собирать. Он поймал четыре, пятую поднял какой-то солдат. Михаил медленно уложил их в сетку и глянул девушке в лицо. В сумерках цвета глаз не разобрал — вроде бы зелёные, как и платье, — но они показались ему какими-то острыми, смелыми. «Официантка», — определил он, отбирая у неё сетку.
— Разрешите помочь?
— Мне на Лесной проспект, — предупредила она.
— Подумаешь, всего два квартала.
— Несите, если делать нечего.
Голос был глубокий, сильный, привыкший повелевать.
— Делать мне действительно нечего. Чем прикажете заняться командированному в чужом городе?
— Нечем, — согласилась она. — Только женщинам дыни таскать.
— А вы жизнелюбка, — заметил Михаил.
— Точно. Я сегодня золотые часики потеряла: ушко протёрлось. А я шучу.
