Много бы я мог писать о любви, но мне трудно — нет Вашей ответной реакции. Не слов, нет; мне бы хватило быстрого взгляда, дрогнувшей щеки, движения губ или просто тихого вздоха…»
По субботам утренний кофе пил он особенно долго. Спешить было некуда. И не хотелось идти за овощами, доставка которых входила в его обязанность.
Он испытывал жгучее неудобство, выбирая свёклу, разгребая морковь или заглядывая в пакет с картошкой: ему казалось, что женщины затаённо улыбаются, когда высокий широкоплечий парень в шляпе и модном плаще вертит вилок капусты, как заморский фрукт. Глеб убеждал себя, что все люди едят овощи и посему покупать их не стыдно; да и как может труд унизить человека, пусть лёгкий и вроде бы женский, а всё-таки труд. Но этой логики не хватало. Встретив знакомого, он розовел и не знал, куда деть сумку, в которой кочан шевелил своими слоновьими ушами. Однажды, неся половину громадной тыквы, встретил начальника соседнего отдела, доктора наук, который во время их разговора не спускал глаз с жёлтой мякоти, над которой упорно жужжали две упитанные осы. А ведь он не смущался, когда покупал в винном магазине дорогой коньяк или шампанское. И даже испытывал лёгкое превосходство перед тем мужичком, который едва наскрёб на бутылку дешёвенького портвейна с металлической пробкой. Он не смущался ходить с портфелем в свой сектор, писать диссертацию и статьи, выступать с докладами…
Начиная третью порцию, Глеб вдруг уловил запах, не имеющий никакого отношения к кофе. Он принюхался: центр чашки, сам кофе давал свой обычный восточный аромат. Тогда Глеб повёл носом вдоль золотого ободка, пока не дошёл до ручки — она пахла, городе бы пряной корой. Вернее, пряной корой и гвоздикой. Нет, цветами, но как-то придушенно, словно букет чуть полежал на солнце.
— Чем пахнет чашка?
Вера метнулась к ней, дёргая носиком и хмурясь.
— Прости, это духи.
Глеб взял её правую руку и понюхал — тот же томительно-придушенный запах.
— Раньше я пил кофе без духов, — попытался улыбнуться он.
— Когда раньше? — удивилась Вера, высвобождая руку.
Глеб не ответил. Она и не ждала ответа, потому что теперь её муж делил жизнь на два периода, и всё, что было до появления анонимных писем, у него звучало, как «до нашей эры».
— С утра душишься?
— Я протирала трюмо и покрепче завинтила флакончик.
— Эти самые… как их…
— «Быть может».
— А что, — спросил он, стараясь говорить весело и между прочим, — они действительно твои любимые духи?
