— А как же, — сплющив губы в струну, начала Гапеева, — а что же мне делать, по-вашему?
— Снять этот тёмный платок и купить модную шляпку. Купить хороший плащ. Ходить в театры, кино, читать книги, работать пойти, замуж выйти…
— Господи! — ужаснулась Гапеева. — Да я замужем! Меня старик у входа ждёт.
— Извините, — устало сказал Рябинин. — Это моё личное мнение.
— Я и вижу, что личное. Вы ещё молодой.
— Да, всего тридцать четыре.
— Сидите в кабинете, жизни не знаете.
Рябинин давно заметил, что незнанием жизни попрекают, когда дело касается хороших порывов. За какую-нибудь пошлость или глупость могут упрекнуть чем угодно, только не незнанием жизни.
— Зачем меня пригласили-то?
Гапеева хитрила, это и по глазам видно. Такая бессмысленная мелкая хитрость неприятно резанула: а он-то перед ней распинался, как на лекции перед алкоголиком!
— Расскажите о ваших соседях Ватунских.
— Всё расскажу как есть, — с готовностью согласилась она. — Кричат каждую неделю. Хозяйка тонко кричит, свирепо. А он всё бубнит, вроде как уговаривает или прощения просит. И вдруг посуду об стенку. Небось всё хрусталь. Люди-то состоятельные, руководящие. А живут хуже работяг. Про других я давно бы заявила. А тут ведь не поверят.
— В квартире у них бывали?
— Зачем же? Мы люди простые, а они начальники.
— Скажите… — Рябинин помолчал. — Через стенку каких-нибудь слов не расслышали?
— Только одно слово — «сообщу».
— Кто из них кричал?
— Она.
— Хорошо расслышали? Не ошиблись?
— Могу хоть на чём поклясться. У вас тут клянутся?
Своими ушами слышала: «Сообщу, сообщу». Стеночки-то в новых домах хиленькие…
Она ещё что-то говорила о современных домах, о вреде больших зарплат и высшего образования. Рябинин смотрел на неё вполглаза и слушал вполуха. Мысль его, как штопор в пробку, ввинтилась в это «сообщу».
Гапеева подписала протокол и ушла, сгибаясь под тяжестью бананов для внука, твёрдо убеждённая, что любит детей. Вряд ли ей пришло в голову, что она уволокла порцию бананов какого-нибудь другого внука, не своего. Вот такие тётки запросто оттирали Рябинина в магазинах, верно рассчитав, что этот невысокий задумчивый человек в очках не возмутится.
Рябинин вскочил со стула и заходил по кабинету, поглаживая сейф, взбалтывая воду в графине и двигая туда-сюда каретку машинки…
Если говорят «сообщу», значит, есть что сообщать. Но это «сообщу» не ложилось в версию личных отношений. Неужели у Ватунского есть за душой то, о чём можно «сообщить»? Рябинину не раз приходилось встречаться с двойной жизнью: дома мещанин, а пришёл на работу и, как лебедь из гадкого утёнка, превратился в строителя передового общества. Таких людей Рябинин раскусывал легко. Ватунский же казался органичным и естественным. Ему хотелось верить. Но есть два свидетеля, которые говорят о другом — в семье Ватунского далеко не всё просто. Факты были против интуиции.
