— Здесь он, здесь! — раздается тот же голос, что давеча слышался снизу. На палубу через узкий люк выныривает первый штурман и помощник капитана Валентин Чирков, на секунду застывает и — бросается к капитану с радостным возгласом:
— Пришел… Борис Зиновеевич пришел!
Штурман сжимает ручищей тонкие пальцы капитана, обнимает за плечи, привлекает к себе. Капитан смотрит на высокого штурмана снизу вверх, улыбается темноглазой, немного печальной улыбкой.
— Здравствуй, Валентин! — помолчав, говорит он.
Чирков валится на скамейку, кричит:
— Уткин, Уткин, беги сюда! — Опять соскакивает, кружит возле капитана, бормочет: — Вчера говорили… Не побежит Валов… Говорили… — Останавливается, удивленный, опять кричит: — Уткин, да Уткин же!
— Спусти пар! — усмехается капитан.
Из палубного люка просовывается широкое безбровое лицо, морщит длинный, точно приставленный к щекам нос. Спокойно, мягко переступая кривыми короткими ногами по палубе, к капитану подходит механик Уткин.
— Здравствуй, Борис Зиновеевич!
— Здравствуй, Спиридон!
Задумывается механик, склоняет к плечу широкое лицо и, видимо решив что-то, говорит:
— Оно так… «Смелый» сам покажет, остопует машина или нет… — И переносит голову на другое плечо, точно проверяет свои слова прислоненным к замасленной спецовке ухом. Капитан тоже раздумывает над словами механика, пошевеливает губами и вдруг широко улыбается — зайчик, сверкнувший в лице, пробивается наружу.
— Правильно, Спиридон! «Смелый» покажет! — и тихо смеется.
Валька Чирков винтоплясом крутится по палубе, бухает сапожищами в деревянную грудь парохода.
— Охолонись, Валька! — советует Уткин, когда штурман, подхватив его, валит на скамейку.
— Спиридон! — кричит штурман. — Держись, Спиридон!
Высокий, в распахнутом бушлате, розовощекий, он сияет силой, молодостью, радостью, такой же неуемной, какую испытывает стригунок-жеребенок, впервые выпущенный на весенний луг.
День разгорается. В голубые проемы редких облаков струятся каскады солнечных лучей, дождем падают на землю; с берега несется музыка, крики, звон металла. Сплошным потоком движется к берегу Моряковка, заполняет пароходы, баржи, катера. «Смелый» покачивается, рвется вперед, как застоявшийся конь. Волны ласково похлопывают о борта ладошками, журчат в колесах.
— Ну, товарищ! — говорит капитан и легонько хлопает рукой по медному поручню «Смелого». — Побежим!
— Побежим! — срывается с места штурман.
2
Веселые, в разлете распахнутых бушлатов, в сдвинутых на затылок фуражках, сходятся речники на борт именинника. Нащупав ногами палубу, чувствуют родное, полузабытое, зыбкое, плавное покачивание крашеного дерева. Становится речник на палубу и отрешенно оглядывается на берег: вот, кажется, здесь, рядом была Моряковка, а теперь мгновенно, скачком отдалилась — словно в перевернутый бинокль смотрят на зимнее пристанище речники. И совсем маленькой — пятнышком — станет Моряковка, когда человек войдет в чистенький кубрик, бросит бушлат на койку и, заглянув в иллюминатор, вдохнет солодкий запах обской волны. Вдыхает, и — зимней одури как не бывало! Вечное похмелье — удел человека, однажды хватившего хмелину Оби.
