— Боишься? Очень?
— Нет… — спокойно ответила та, и я лишь с опозданием понял, что Варнецкис спросил, боится ли она того дня, когда придется рожать. Чутким человеком был Варнецкис.
Зерингис, пока мы шли, несколько раз жаловался, что проголодался, как волк.
Примерно в полдень зашли мы на хутор Милашюса. Противно лаял пес. Встретил нас сам Милашюс, снял шапку, пропустил в дверь, я шел вслед за инструкторами, Милашюс улыбнулся мне, обрадовался знакомому. Пока шли к избе, я заметил, что Варнецкис покосился на открытую дверь сарая Милашюса и сваленные там в кучу еловые дрова.
Опустив руки, Милашене стояла у стола, потом предложила нам сесть. Варнецкис объяснил цель нашего прихода, и Милашене со словами: «Хорошо, хорошо» достала из ящика купюру, вручила Варнецкису, тот прижал деньги пожелтевшим от курения пальцем, а правой рукой откинул в сторону полу черной кожанки:
— Столько-то? Ладно… Покажите-ка мне квитанции поставок!
— Тут, тут квитанции, Теклюте… — заговорил Милашюс и сам нашел в ящике квитанции, вручил их Варнецкису.
Квитанции у Милашюса были в порядке.
— Больше не дадите государству, Милашюс? Не можете? Такой хутор, такой хутор у вас, Милашюс!..
— Да нету у нас… Точно… Нету денег-то… Отец хворает…
— Нету? Государству жалеете? А не хотите, часом, белых мишек повидать?
У Милашене задрожали руки. С мольбой посмотрела она на меня и на Зерингиса.
— Откуда в сарае дрова, Милашюс? — почти закричал Варнецкис, бросаясь в дверь. За ним равнодушно вышел Зерингис, за Зерингисом — я.
— Где достал? — уже на дворе разорялся Варнецкис.
— Лесник привез, товарищ инструктор…
— Где накладные? Такая куча дров! Теперь ты у меня, Милашюс, еще не на такой заем подпишешься!
Я не спросил тогда и по сей день не знаю, где достал дрова Милашюс. Побледнев, приглашал он нас в избу. Варнецкис ломался, но недолго. Покашливая, Милашене уже несла на стол миску с дымящимися цепелинами, а Милашюс — бутылку, заткнутую скомканной газетой.
Зерингис три раза подряд громко сглотнул слюну. Подобрев, уже улыбался Варнецкис.
И впрямь: какая мелкая чепуха становится иногда порогом, перешагнув который, оказываешься в приветливом лунном свете. Я сказал довольно таки зло:
— Спасибо, дядя, только я не сяду за стол и есть не буду. Мне просто не хочется. Кто хочет, тот пускай ест, а я пошел дальше.
Милашюсы перепугались, Варнецкис снова приобрел прежнюю осанку, у Зерингиса отвисла челюсть.
Я хлопнул дверью. Странное дело — яростно лаявший до той минуты пес Милашюсов теперь молчал, кажется, даже хвостом вильнул.
