Михаил Павлович откинул голову и — остановился, словно к своему состоянию прислушался. Расслабленно приоткрылся рот.
Несколько секунд Сергей молчал, а потом резко сказал:
— Ладно! Я остаюсь.
Забрался в кресло, уселся в нем, по-турецки скрестив голые ноги, — пиджак он уже надел, а брюки еще нет. Уселся — и посмотрел с вызовом. Михаил Павлович глянул на жену.
И снова она не пришла на помощь. Не вмешивалась.
— Кончай скорей, — хмуро сказала, обращаясь к Коленьке, — тебе заниматься пора.
— Ага, давай, топай, а то фонды экономического стимулирования иссякнут, — кивнул Сергей брату. Большой, тощий, неудобный, сидел он в кресле, и, даже сложившись, подобрав под себя ноги, занимал собой много места.
Помолчав, Михаил Павлович поставил кружку, кашлянул:
— Вот ты собрался к девушке… Смотри, у тебя шов на плече разошелся. Вот, сзади. Хорошо, я вовремя заметил, но ты — взрослый человек? Или ты, Вера, зашить не могла? Почему в этом доме никому ни до чего нет дела? — вновь начал он заводиться. — Почему я как в вату говорю? Все шиворот-навыворот! Звонят на работу и сообщают, что делается у меня дома! Уму непостижимо: из школы звонят начальнику отдела, начальник сообщает мне, а я прихожу домой и говорю сыну то, что он сам должен был мне рассказать. Вот так вот, вот так вот! Шиворот-навыворот!
Михаил Павлович яростно скрючил за спину руку, показывая, как оказалось все наизнанку, шиворот-навыворот, а Венера Андреевна молча достала иголку с ниткой и стояла посреди комнаты, безучастно ожидая, когда можно будет приняться за дело.
— Дай, я! — остановился Михаил Павлович. — Мой сын не пойдет на люди в рваном пиджаке! Я сам!
Забрал иголку и, почти не примериваясь, вонзил ее в плотную, толстую ткань — Сергей дернулся.
Михаил Павлович с силой пихнул сына обратно в кресло.
— Сиди! Сиди! — говорил он, вкладывая в быстрые стежки обиду и горечь. — Теперь уж сиди! — повторял он, затягивая толстую нитку так, чтоб намертво, чтобы без вопросов, раз и навсегда!
И вдруг — замер, когда случайно поймал взгляд своей жены. Она смотрела тем самым пристальным взглядом, который так задел его в самом начале. Смотрела отчужденно и холодно, будто через стекло изучала, через невидимую преграду, что, разделяя, делала излишней заботу о выражении лица.
— Чего? — растерянно спросил Михаил Павлович.
Венера Андреевна молчала.
— Ну, что ты смотришь! — взвился он, теряя самообладание. — Да, у меня нервы! Могут быть у меня нервы? Или это только у вас у всех нервы?
