Все рассказы о снесенных мостах и вырванных с корнем деревьях бледнели перед тем, что Михалушевы услыхали сейчас.
Один из гостей вертел ручку своего транзистора, и сидевшие у огня старались сквозь потрескивание бакелитового ящичка расслышать голос, который расскажет им о том, что произошло. Они ожидали, что прозвучит траурная музыка («Двести человек погибло!» — говорил тот, в чьих руках чернел транзистор), но радиостанции, видимо, не подозревали о том, что волнует этих людей: один бодрый голос сменял другой, а о беде, случившейся всего в полусотне километров отсюда, никто ни словом не обмолвился…
Несколько дней светило солнце, и вновь запахло летом. Опять запели жаворонки, высохли лужи, река вернулась в свои берега — тихая и посветлевшая, прозрачнейшем раньше. Только торчавшие на отмелях облепленные тиной корни деревьев да пригнувшиеся к земле хлеба напоминали о миновавшем бедствии.
Христофор Михалушев поднялся на крышу — сменить сломанные черепицы — и сверху увидел Лесного Царя. Лесник шел в их сторону по тропинке вдоль реки, временами он останавливался и разглядывал обрушившиеся в дни наводнения берега, придерживая локтем карабин, — дуло цеплялось за ветки и мешало идти, — он неторопливо приближался к дому учителя. Подойдя поближе, он приложил ладонь козырьком ко лбу, и поднял лицо к своему давнему знакомцу — поздороваться. Сквозь толстые стекла очков учитель, стоявший на крыше, показался ему вдруг необычайно высоким.
— Я уж думал, тебя рекой унесло, — усмехнулся Лесной Царь, и кокарда на его фуражке сверкнула в лучах утреннего солнца. — А ты, точно аист, расхаживаешь по крыше.
— Да, если бы ливни не прекратились и Огоста продолжала подмывать берега, ты бы увидел мои штаны и рубаху где-нибудь на кусте или в вымоине, — ответил учитель, спускаясь по стремянке к гостю.
Они курили, глядя на излучину за бродом. Река весело поблескивала сквозь тонкий дымок сигарет, и от нее веяло покоем, какой может навевать лишь земля после миновавшей беды.
— Мы тут с Маккавеем живем как выкорчеванные ивы на отмелях. Река огибает нас и бежит дальше. Хорошо, что ты навещаешь, да иной раз заглянут жители верхних сел, хоть словечком с кем перебросишься, — сказал учитель и поднес к сигарете уголек: отсыревший табак гаснул. — Говорят, во Врачанских горах прорвало запруду и много людей погибло. Ничего такого не слышал?
— Да, говорят, было такое… — произнес Лесной Царь так невозмутимо, словно речь шла не о человеческих жертвах, а о вырванном наводнением дереве. — Слухи самые разные ходят. Один мой корешок, лесник из поречья Ботуни, сказал, будто сам видел, как вылавливали утопленников из-под мостов. Совершенно голых. Свинцовая вода, мол, разъела одежду. А где-то из трясины выудили инструменты утопшего деревенского оркестра: басы, трубы — все грязью забито. Я его спрашиваю: «Газеты читаешь?» — «Читаю», — говорит. «Там что написано?» — «Ливневые дожди прорвали в горах небольшую плотину. Наш корреспондент, побывавший на месте происшествия, сообщает, что человеческих жертв нет. Жители заняты уборкой ячменя и редиса…» — «Написано так или не написано?» — «Может, и написано, — упирается он, — а я своими глазами видел, как вытаскивали из грязи утопших людей…» — «Ну и чего же ты хочешь? — спрашиваю я у него. — Чтоб местная газета целую страницу отвела этому делу, да еще, может, фото напечатала, да? Корреспондент ихний, который на месте побывал, он, брат, поумней нас с тобой. Для чего сеять панику? Кому это на пользу?»
