На улице, когда я вышла из дома мадемуазель Виолетты, никто меня не остановил, и я бродила несколько часов — думаю, что я прошла весь город насквозь. Я немного заплутала в припортовом квартале, но горы были видны издалека, и все, что было нужно, — это идти к ним. Мы-то знали, что беглые рабы скрываются в горах, но чего мы не знали, так это того, что за первыми горными вершинами вставали другие, и их много, не сосчитать. Стемнело, я съела хлеб, а манго оставила на потом. Я спряталась в конюшне, зарылась там в куче соломы, хоть и боялась лошадей с их копытами, похожими на кувалды, и ноздрями, из которых идет пар. Животные были совсем рядом, сквозь солому я ощущала их дыхание — зеленое и сладкое, как травяной настой для ванны мадемуазель. Крепко обняв свою куклу Эрцули, мать Гвинеи, я спокойно, без кошмаров, проспала всю ночь, согретая теплом лошадиных тел. На рассвете в конюшню пришел невольник и там и нашел меня — похрапывающей и с торчащими из соломы ногами. Он схватил меня за щиколотки и одним рывком вытянул наружу. Не знаю, что он ожидал увидеть, но, конечно же, не девчонку, потому что, вместо того чтобы поколотить, он поднял меня, поднес к свету и стал разглядывать с открытым ртом. «Ты что, с ума сошла? Как тебе в голову пришло — спрятаться именно здесь?» — спросил он наконец, не повышая голоса. «Мне нужно добраться до гор», — объяснила я ему, тоже шепотом. Наказание за помощь беглому рабу было слишком хорошо известно, и мужчина заколебался. «Отпустите меня, пожалуйста, никто не узнает, что я здесь ночевала», — принялась я упрашивать его. Он немного подумал и велел мне в конце концов сидеть в конюшне тихо-тихо, потом удостоверился, что на улице поблизости никого не было, и вышел. Вскоре он вернулся с сухой галетой и тыквенной чашкой со сладким-пресладким кофе в руках, подождал, пока я все съем, а потом показал, как выбраться из города. Если бы он меня выдал, ему полагалось бы вознаграждение, но он этого не сделал. Надеюсь, что ему воздал за это Папа Бондьё. Я бросилась бежать, и скоро последние дома Ле-Капа остались за моей спиной. В тот день я шла без остановок, хотя ноги мои были уже сбиты в кровь и меня бросало в пот при мысли о собаках охотников за неграми из Маршоссе. Солнце уже стояло высоко, когда я вошла под своды сельвы — в зелень; все вокруг стало зеленым, неба уже не было видно, и солнечный свет с трудом пробивался сквозь листья. Я чувствовала движения зверей и перешептывание духов. Тропинка постепенно терялась. Я съела манго, но меня тут же им вырвало. Гвардейцам капитана Реле не пришлось тратить время на поиски, потому что я вернулась сама — после того, как провела ночь, свернувшись калачиком, между корнями живого дерева. Я слышана, как билось его сердце, как если бы это было сердце Оноре. Так я это запомнила.
