Третий час.
…Только бы никто ее не обидел. Ведь это бывает, бывает!
Быть такого не может!.. Ему бы дали знать. Вот как?.. А разве у Вики при себе паспорт? Нет. Паспорт Вики у дежурной гостиницы.
Одна. В ночном городе. И может быть, зовет меня…
Он выбежал из гостиницы и принялся бессмысленно бродить по ночным переулкам…
Город спал.
«Сейчас я вернусь. А она уже дома. Дома. Открою дверь — она спит…»
Город пуст. И тих. Но изредка раздавалась из какого-нибудь дальнего переулка короткая песня пьяного.
Пьяные! Куда идти, где искать ее?
Если не достала такси и некому было ее проводить, она, может, решила заночевать у подружек? Но ведь могла же она позвонить! Автоматы повсюду, а в номере телефон…
На цыпочках, чтобы не шуметь, он взбежал по лестнице.
На столе по-прежнему горит лампа. Уходя, он забыл погасить ее. Все как прежде. Тихо. Пусто. И страшно.
— Алло!.. Дежурная?.. Простите, пожалуйста, мне не звонили?.. Нет?..
Что делать?
Может быть, самому позвонить в Ленинград?.. Мать Вики — единственный на земле человек, который разделяет его тревогу. Но что он скажет ей? «Вика— пропала! Приезжай. Она — пропала. Пропала».
«…Да, да… Она — мила. Она — находчива. И добра. Она располагает всех. Иногда она бывает просто… просто красавицей! Дитя мое. Услышать твой смех, твои шаги. Узнать, что ты спокойна. Счастлива.
И пусть я тогда умру.
Пусть умру. Только пусть ты будешь жива, цела.
Я никогда ни на что не пожалуюсь. Забуду о себе. Ни в чем и никогда не упрекну тебя. Только возвратись здоровой, здоровой, здоровой!»
Начало светлеть. Светлый накал неба смешался для Петра Ильича с чувством тоски, безвыходного, тяжкого горя.
Он сел на скамью в сквере и заслонил лицо ладонями.
«Девочка», — думал Петр Ильич и опять вспоминал, как они гуляли, когда она была маленькой, очень маленькой (и поверить было нельзя, что так вымахает). Она кричала: «Папа!» — шелестели листья, сухие и желтые, под ее калошами. «Па-апа!» — кричала она и глядела снизу вверх, из-под капора, светлыми, детскими, будто испуганными глазами. Он посадил ее на плечо и прижался щекой к ее рейтузам, пахнувшим сыростью. Над ними летели листья, последние сорвавшиеся с деревьев.
И еще он вспомнил ее письмо: «Папка! Я перешла в девятый». И телеграмму: «Принята в институт, поздравляю тебя. Студентка Глаголева».
Петр Ильич встал и, ничего не видя, пошел вперед.
Из подворотни выскочила кошка, пробежала по мостовой. Сверкнул ее глаз, повернутый в сторону Петра Ильича. Стало похоже, что это зеленый огонь и что будто бы она несет его не в глазу, а в пасти. Огниво!
