Они вошли. И сколько она ни готовилась, как старательно ни играла про себя как бы шепотом роль «сотрудницы», старшего человека, покровителя юности, волна горячей краски прихлынула к ее лбу и щекам, когда она увидела их.
На Вирлас был черный плотный костюм, несмотря на жаркий день; строгая блуза; на столе лежали ее перчатки и сумка-кошель. Голова была непривычно гладко причесана. (Все продумала!)
— Здравствуйте, Вика. — И не опустила заискивающих глаз, столкнувшихся с блестящими виноградинами.
— Познакомься, Вика. Это Зинаида Викторовна. Конструктор. Мы работаем вместе.
Вирлас, вся скованная, не смела повернуть в его сторону голову. Лицо ее, с уже отступившей краской, было строго и вместе потерянно. Ей не надо было глядеть в ту сторону, где стоял Петр Ильич. Разве глазами она его видела? Она его ощущала всем сердцем. Он был очерчен для нее огненным кругом. Этот круг пульсировал… Он — здесь. Теперь она могла дышать, жить… И мучиться. От того, что было в огненном круге, где сидел теперь Петр Ильич, зависело большее, чем ее жизнь. Нечто, от чего она навсегда ослепла. Ей уже никогда не увидеть ни его глаз, ни его галстука, ни его седины. «Он»! В этом дурацком и кратком понятии затонуло то, что было когда-то «Глаголевым» — сослуживцем, начальником, человеком, товарищем, отцом вот этой взрослой дочери.
«Любовь! — ничего не поделаешь, ничего не попишешь. В таком духе, в таком разрезе», — сказал бы об этом прискорбном обстоятельстве сам Петр Ильич, если был бы в силах и если бы не ленился его осмыслить.
— Как доехали, Вика? Как Таллин? Да, да… Великолепный город. Город-музей.
Ей хотелось быть светской, легкой, чуть покровительственной. Но присутствие Петра Ильича и экзамен, который она невольно держала перед его дочерью, так ее заняли, что недостало сил сыграть внимание, уверенное забвение себя.
— Петр Ильич, для вас я уже заказала яичницу. И кофе. А для Вики я не знала, что заказать. Хотите сосисок? А папа так ждал, так ждал… Он так волновался.
— С чего бы, собственно?! — взмахнула ресницами Вика. — Меньше ночи езды.
— Нет!.. Вы молоды! Вы не поймете чувство отца.
— Что верно — то верно! Где уж мне? Папа все еще думает, что мне три года! Бот если бы он знал, что со мной случилось в Саянах…
— А что?.. — спросил Петр Ильич.
Вика говорила искренне и очень сердито. Вирлас кивала.
И вдруг Зина не выдержала: оглянулась. И спохватилась. Кроме ее собственных мыслей и чувств и как бы над ними были чувства и мысли Петра Ильича.
