Шкаф несли по лестнице и внесли в дом. В нашем доме появилась первая мебель — заработанный мною шкаф.
В узкое отделение шкафа мама складывала белье. Ты слышишь, девочка?
Сдвинув брови, серьезные, широкие и густые, похожие на твои, она по-хозяйски складывала белье в то отделение шкафа, в котором были полки, еще пахнувшие сосной.
Складывала белье, а не любила меня.
И тогда она меня не любила, когда я получил свой диплом, окончив ленинградскую академию.
Она танцевала со мной чуть пьяная и целовала меня при всех. А я говорил ей:
— Клава, не надо!
И радовался.
Ее полные, чуть раскрытые губы; шлепанье ее босых ног, ее обидчивость, беспомощность, вздорность— такие чуждые мне, но я привык к ним, Вика, потому что она была твоей мамой, моей женой; всё, всё, всё, даже чай, который она подавала мне утром, тарелка, на которой лежал нарезанный ею хлеб, — всё это было ложью. Она не любила меня. Жила таясь, молча рядом со мною, изредка ссорилась, часто плакала и видела страшные сны, о которых я ничего не знал… Она ждала ее — свою любовь… И дождалась.
…Зачем не солгала? Ведь могла же она сказать, что ошиблась, что любовь ко мне была и ушла. Что другое чувство, гораздо более сильное, вытеснило все то, что было прежде, унеся нашу молодость.
Зачем, казня, разрушая, настигли меня слова ее запоздалого признания?!
Петр Ильич встал с кресла, прошел по комнате. И лег.
И заснул, ушел в сон, прижавшись к подушке лбом.
«Не проспать бы!»
Завтра он встретит дочь, которую не видал два года.
Он спал, а небо медленно разгоралось. Уже вставало за окнами солнце.
Облитые светом, стояли около дивана его башмаки.
Жизнь шла дальше. И каждый предмет словно бы корил Петра Ильича.
Предметы корили его простым языком жизни. Эх, если бы он мог подслушать то, что сказала за окном улица, шаг прохожего, свет в его комнате, пиджак, носки, рубаха!
Они говорили, что живут бездумно и просто. Что слова, которые им не подарены, очень часто бывают ложью, потому что чувства людей сложнее и богаче слов; что слово лживо вовсе не потому, что человек решил солгать, а тем лживо оно, что не в силах передать тревогу чувств наших.
Зачем же мы так уж безоговорочно верим слову? Зачем такую силу над нами имеет оно? Слово — это всего лишь слово. Зачем же тогда оно и ранит, и окрыляет?!
Петр Ильич, Петр Ильич…
Вы заснули не вовремя. Иначе, может быть, вы бы все же подслушали, о чем думают безгласная тишина и ваши, залитые первые солнышком, бань маки.
