Ушла она. Она! — растворенная в нем. Женское, материнское, верное, зависимое, зависимое…
Ведь это — как слепота! Это — как паралич!
Что это?.. Что? Вот только бы понять… Додумать… Понять, понять…
Он стал бояться ночей, своих снов и бессмысленных вопросов, которые в миллионный раз задавал себе.
С тех пор, должно быть, он навсегда ушибся бессонницей.
Шли годы. Обида и зло лишь изредка вспыхивали теперь воспоминаниями о никогда не утихавшей боли. Но и тут победу над ним одержала она.
Дочь. Вика.
Два года жена казнила его разлукой с девочкой. Потом, вторично выйдя замуж, как будто бы успокоилась.
Он стал приезжать в Ленинград, к Вике.
Вокзал. Привокзальная площадь. Стрела Невского, упирающаяся в адмиралтейство.
Здесь, в Ленинграде, он родился и вырос. Это был его город, взятый в сердце, хранимый в сердце тысячью метин.
…Стены с облупившейся штукатуркой. Глубок колодец двора. Внутри как будто дремлет сумрак, — затаились там все ленинградские непогоды.
Долго весной не таял снег. А все-таки таял. Бежало от него много нительных ручьев, переполняя воздух влагой. Двор говорил ему: «На дворе весна!»
Вот улица, где его школа. Парадное, в котором он поссорился со своим товарищем Федей. Им было тогда по восьми лет. Они возвращались домой. На дворе— темень. И вдруг Федя ушел. Он, Петя, остался в чужом парадном один. И со всех сторон обступило его одиночество. Он не знал тогда, что значило это слово. Он его изобрел. Оно подступало к нему, к его сердцу. Глядело в его глаза. Глядело жгуче.
…Мост и набережная.
Лед идет. Холодно на Неве. Водяной, — у каждой реки бывает свой водяной (здесь он серый, с могучими каменными щеками), — дул из глубины вод, гнал льды, подхватывал шапки и шарфы.
А там, за набережной, — его переулки: Василеостровские линии. Дворы исхоженные, булыжники, водосточные, очень старые трубы.
А дальше — «стрелка». Скамейки и плоское море. Восходит солнце — торжественно — в тусклый накал его города.
Я любил тебя, Ленинград.
Но человек не может любить тот город, который его не любит.
Я иду по улицам, которые больше не любят меня.
Я — к дочке. Как живешь, девочка?
В Ленинграде он останавливался у своей бывшей няни и посылал ее за Викой.
Вот она. Он узнает ее шаги на лестнице. Шаркающий шаг няньки (она была хромой), давно знакомый звук ее припадающего и вместе волочащегося шага, а рядом — шажки другие. На один-два коротких. Звук длинный и тихий, а рядом — дробь барабана.
Он с детства помнил нетерпеливое чувство, когда так хочется бежать, а бежать отчего-то нельзя; рядом, мучаясь, тащится другой человек и крепко держит тебя за руку.
