— … товарищ командарм, вы не понимаете специфики испанского театра военных действий…
— … и понимать не хочу! Театралы, мать вашу! Сколько дней уже не можете взять город? Прекрасно знаете о недостатке живой силы у противника, и телитесь не пойми от чего…
— … нет, товарищ командарм! Я не отдам такого приказа до подхода дополнительных частей… испанских товарищей. Я без пехотного сопровождения в Саламанку не полезу!
— … нет, комкор, это ты меня не понял… есть мнение, что ты хочешь развалить боевую работу и здесь…
— … данные разведки считаю неполными и требующими подтверждения. Без пехотного сопровождения и авиационной поддержки не пойду…
— … жизнь твоя зависит от моего рапорта, а не только карьера, комкор. Да, есть такая тен-ден-ци-я… ты, что, до сих пор не понял, что не просто так у нас начали врагов народа искать? Хочешь во враги, комкор?
— … и всё равно, не подпишу я такого приказа, а ваш план операции считаю авантюрой…
— … так что подпишешь ты приказ. Прямо сейчас и подпишешь. Никуда не денешься. Про сознательность напоминать тебе не буду — не мальчик. Помни, что победителей — не судят. А ты просто обязан победить, или думаешь, тебя зря сюда отправили, с тёплого-то места?
Шёпот то усиливался, то уходил за грань слышимости, но и так было понятно, что командарм Дыбенко бесцеремонно "нагибал" комкора Урицкого аргументами не для свидетелей из числа подчинённых. И, похоже, это ему удавалось. Сопротивление командующего Экспедиционным корпусом слабело с каждой новой репликой, с каждым упоминанием о возможных для него лично последствиях затягивания операции по взятию Саламанки. "Добили" Урицкого простые доводы:
— … птичка одна напела мне, что Вышинский, блядь прокурорская, затребовал из кадров справки по некоторым товарищам. И по тебе. Думаешь, зря я тут перед тобой про врагов народа распинаюсь? И ревтрибуналом тебя, как молокососа последнего, стращаю?
— … тогда я сам в атаку пойду, вместе с Павловым. У меня иного выхода не остаётся, если всё, что вы говорите — правда…
Терпеть "зов природы" становилось всё труднее и, как только Урицкий и Дыбенко спустились с галереи во двор, Степан стремительной тенью метнулся к спасительной уборной.
"Только бы успеть, и наплевать на этих милитаристов, — думал он на бегу, — всё равно до утра ничего не изменится".
Вернувшись к себе, Степан заснул практически сразу же, отогнав посторонние мысли. Остаток ночи прошёл спокойно — без внезапных побудок и тревожащих сновидений.
