— У нас, кажется, равное партнерство? — Кайзерина уже согласилась в душе, но фасон следовало держать.
— Уже нет, — покачал головой он.
— Почему это? — надменно подняла бровь Кайзерина.
— Потому что ты любишь меня, а я люблю тебя, — развел руками Баст.
— А ты меня любишь?
— А тебе нужны слова?
— Вероятно, нужны… были, но ты все уже сказал.
— Я сказал, — подтвердил он и поцеловал ее в губы.
И в этот момент тяжесть окончательно ушла из сердца, но прежде чем провалиться в сладкое "нигде", она вспомнила во всех деталях тот сон, где видела вывеску "Контрольная комиссия".
— Что будем делать? — спросил Нисим Виленский. Сейчас, в занятом союзными войсками Мюнхене, он смотрелся весьма естественно со своими сивыми патлами — одетый в мешковатую форму чешского прапорщика.
— Ждем еще пять минут, — ответила она, чувствуя, как уходит из души тепло, выдавливаемое стужей отчаянной решимости, — и валим всех.
— Мои люди готовы.
— Вот и славно, — она вдруг перестала чувствовать сердце…
"Господи, только бы он был жив!"
В пивной их было трое: она — в платье бельгийской медсестры, Виленский и еще один боевик Эцеля, имени которого она не помнила, одетый в форму французского горного стрелка. На противоположной стороне улицы, в квартире над парикмахерской сидели еще четверо "волков Федорчука". Эти были в советской форме, потому и не высовывались, — кроме Виктора, торчавшего сейчас на улице, никто из них по-русски не говорил. А Федорчук стоял на перекрестке, изображая майора-танкиста из армии Кутякова, смолил папиросы и развлекал болтовней двух русских регулировщиц.
"Господи…" — ей очень не хотелось никого убивать.
Война закончилась, и все были живы…
"Пока".
Но если через пять минут Баст не выйдет из здания Контрольной комиссии, умрут многие…
— Идет! — выдохнул Виленский, которому и самому, наверное, надоело "ждать и догонять".
"Идет…"
Она подошла к окну и увидела, как вышедший на крыльцо бывшей школы Себастиан фон Шаунбург надевает шляпу.
— Отбой…
* * *
"Мистика какая-то…"
Выстрел, выстрел, словно над ухом ломают сухие толстые ветви, и еще один…
Ба-бах!
— Вы в порядке, Кайзерина? — спросила по-немецки Герда. В ее голосе звучала тревога, а грассировала она так, что мороз по коже.
"В порядке? А черт его знает!"
Где сейчас лихая носила Баста, знал лишь бог, да, может быть, гестаповское руководство. Последний привет — "Тьфу, тьфу, тьфу! Не последний, а последний по времени" — долетел откуда-то с юга, чуть ли не из ставки самого Франко или Мола, или еще кого-то из этой "многообещающей" компании. Однако в результате, она снова здесь, хотя и не должна бы. Но сердцу не прикажешь, и потом "однова живем", и все такое…
