— Ну, вот я тебя и нашла, — сказала она по-испански, хотя в поезде испанского, вроде бы, не знала.
— Но я же старый пень! — Оторопело ответил Ицкович.
— Ну, какой же ты старый! — Засмеялась чертовка и поцеловала Олега в губы.
Вот это и было последнее, что он запомнил.
Первым порывом было, что вполне естественно, бежать и кричать, «гевалт!» Но, к счастью, у Ицковича всегда были хорошие тормоза. Он экзамены в школе и университете сдавал «на раз» только потому, что в критический момент всегда успокаивался и впадал в состояние какой-то холодной отстраненности. Когда на все, происходящее вокруг, смотришь как бы со стороны и реагируешь не сразу, а «погодя», но на самом деле действуешь в режиме реального времени, только не дуриком и не с кондачка. Вот и сейчас, он сначала постоял у окна, прижавшись разгоряченным лбом к холодному стеклу. Постоял, подышал, с силой протягивая воздух сквозь зубы, поглазел на унылый городской пейзаж, затем, не торопясь — даже как-то лениво — закурил этот чертов Житан и пошел искать бритвенные принадлежности.
Разумеется, никакой электробритвы в вещах немчуры не было и в помине. Зато у Нибелунга имелся кожаный несессер со всякой хитрой мурой, похожую Олег видел в действии лет тридцать с гаком назад — не считая кино — когда вот так же, и даже чуть ли не такой же зелингеновской бритвой брился его покойный отец. А вот Ицкович опасной бритвой пользоваться не умел. Но, как вскоре выяснилось, немец в нем окончательно не умер, а лишь отступил в тень, вытесненный еврейским темпераментом. Однако как только понадобился, так сразу и выскочил чертиком из табакерки, и, не мешая Ицковичу думать о насущном, споро побрил свою арийскую физиономию даже и не порезался ни разу.
— Гут! — Сказал Ицкович вслух, изучив результаты «совместных» еврейско-немецких усилий. — Я бы даже сказал, зеер гут! Как думаешь?
Но гитлеровец молчал. Или не хотел говорить с унтерменшем, или ему речь от ужаса отбило.
«А если я спятил?» — спросил, у отражения в зеркале, Олег, машинально одеваясь.
Ну, что ж, тоже, между прочим, вариант. Шизофреники, как известно, вполне уверены в объективности той альтернативной реальности, в которой пребывают. Но Олег предположил, что в этом случае и стиль мышления у него был бы несколько иным. Но тогда что?
«Вот так, взял и провалился?»
Получалось, что именно так. Взял и провалился на…
«На 74 года», — подсчитал Ицкович.
Возникал, правда, вопрос, один ли он сиганул из только что наступившего 2010 года в 1-е января 1936, или мужики «упали» сюда вместе с ним? Однако Олег предпочел об этом дальше не думать. Исходить следовало из худшего, то есть, из предположения, что он здесь один и навсегда.
