Теперь он уже не выглядел сгорбленным, сморщенным и вообще БОМЖОМ. Казалось, стоящая перед ними фигура светится изнутри.
— Говорите, что желаете, — объявил он глядя на всех троих разом, хоть это и было невозможно, — и ваше желание будет исполнено. Одно желание на вас троих. Говорите!
Это уже становилось если и не интересным, то уж всяко любопытным. Если бы у Степана была шапка, он бы сейчас, как в фильмах про старину, ударил ей о землю.
— Молодым быть обратно хочу! Чтобы мне снова было двадцать лет! Что, дед, слабо?
— Разве сейчас жизнь? — Федорчук то ли от волнения, то ли от выпитого снова забыл о своей мове, — Вот раньше была жизнь! Разные там джентльмены в бабочках, барышни в шёлковых платьях… Туда хочу! Що, не сдюжишь, дiду?
— Нудная у меня жизнь, старик, — вступил Ицкович, — дом-госпиталь-пациенты со своими геморроями, — снова дом. И так по кругу. Надоело! Хочу такую жизнь, чтобы чувствовать, что живу! Как? Отработаешь мои шестьсот пятьдесят евро, дедуля?
«От ты ж, жид пархатый!», — с восхищением подумал Степан. — Переплюнул всё-таки!
А старик оглядел всю компанию и произнёс:
— Ну что же, добрые люди. Многого вы хотите, но раз уж на то пошло… Не давши слова — крепись, а давши — держись, так, что ли? Утро вечера мудренее. И каждый получит по вере его!
Голос его неожиданно изменился, стал глубоким и сильным. Завыл холодный ветер. На указательном пальце левой руки яркой вспышкой блеснул огромный камень в невесть откуда взявшемся там перстне. Степан инстинктивно зажмурился, а когда открыл глаза, старика уже не было. Ветер утих. По набережной по-прежнему брели группки празднующих Новый Год туристов.
— Sorry, could you tell us how can we reach the Nieuwmarkt place?[25]
* * *
Он не запомнил своего сна. Но что-то ему снилось, и это было что-то приятное, потому что чувствовал себя он сейчас выспавшимся и отдохнувшим. Открыл глаза и потянулся. Отбросил одеяло и с улыбкой встал с кровати, но улыбка ненадолго задержалась на его губах.
Судя по всему, он здорово погулял вчера. Можно сказать даже — ЧЕРЕСЧУР здорово, если умудрился влезть в чужие трусы. Трусы были странные: белые, шёлковые, длинные, почти до колен. Разумеется, он в жизни такие не носил, и вообще они выглядели какими-то… «Чем это я занимался вчера? Нет, в постели вроде бы больше никого нет. Или ОНА уже ушла? Как её, кстати, звали? Кого? Бред…» — эту ночь он провёл, к сожалению, один. Но больше так напиваться нельзя — действительно, до беспамятства.
