«Я с детства любил открытые пространства,
Музыку для всех и обеды в столовой.
Я вырос на почве любви и пьянства,
Как это ни странно живой и здоровый…»
«Случайная» песня царапнула сердце. Выбор плеера не падал на неё уже с полгода. Дуэт, исполнявший песню, да и поэтесса — автор стихов были почти ровесниками Виктора, и «чувство» некоторых вещей у них совпадало до боли, до дрожи…
«Я вырос на почве искусства и бреда.
Под ругань соседей, под звон трамвая,
Под знаком собаки и велосипеда,
И вкус газировки был слаще рая…»
Питерский двор-колодец, вечно облезлое парадное, источенный водой наводнений и временем поребрик, отделявший узкий тротуар от улицы. Арка подворотни — верное укрытие от августовских ливней, не только для людей, но и для крыс. Лет в шесть, тогда ещё Витька (за имя «Витенька» мог и в драку полезть) как-то, раз почти два часа пережидал небесное «недержание» под такой вот аркой в компании двух отъевшихся в подвале соседнего продуктового магазина серо-ржавых тварей. Нежелание мокнуть сперва оказалось сильнее страха, а потом осталось только оно.
«Счастливое детство нам подарило
Умение жить и писать без нажима.
Равнение на флаг и на середину.
Лагерь «Артек» строгого режима…
В пионеры Витьку приняли последним в классе. Неудивительно, учитывая вялотекущий конфликт с классной руководительницей — дамой властной и не очень умной, заявившей однажды на родительском собрании: «Из Федорчука ничего хорошего не выйдет». После этих слов Василиса Никодимовна Федорчук, мама Виктора, встала и, извинившись перед собравшимися, ушла, и больше в школе не появлялась, а когда классная стала названивать домой, просто клала трубку телефона, услышав её голос.
«Когда живые примеры не сходились с ответом,
Нам говорили, что мы идиоты.
Мы скоро привыкли к мысли об этом
И не ищем себе подходящей работы…»
И как-то так само собой сложилось, что с тех пор — а может быть, и всегда, с самого начала — Витька стал жить поперёк. Внешне принимая правила игры, он мог в любой момент задать вопрос учителю ли, инструктору ли райкома комсомола, мастеру на практике, и это был вопрос, честный ответ на который был невозможен для тех, кого спрашивают. В принципе невозможен. Ответить наглому щенку как есть — уронить авторитет. Свой или организации, стоящей за спиной, неважно. Солгать — потерять лицо, ибо вопрос был таким, что любая ложь оставалась на поверхности, как оттаявшее по весне дерьмо. «Они» предпочитали молчать и гадить исподтишка.
