— Федька, это ты, что ли? — спросил, не веря себе, кормчий. Вовсе не этого мальца ожидал он, а его дядю-лоцмана.
— Я, дядя Михей, — странным дребезжащим голосом ответил паренек.
— А дядя твой, Симеон Гаврилыч, где?
— Не будет его боле! — маловразумительно ответил малец и неожиданно торопливо молвил: — Крестный, дай пищаль.
— Да ты что? Белены объелся, малой?
— Да давай же поскорее! — сказал паренек таким страшным голосом, что кормчий только качнул сивой головой и приказал принести зуйку, что он просит. Принесли. Федька снарядил оружие и… И выпалил через борт — прямо в середину днища того самого челнока, на котором приплыл. Потом малец скинул за борт легость с гирькой, которую сам же только что сюда и закинул, и перекрестился:
— Ну, вот и все. Умре раб божий Феодор. Утоп я, крестный. Пошел сети дорогие, норвецкие, снимать, чтобы буря не разметала, — да и утоп. И сети потерял, и челн, и себя. Царствие мне небесное!
— Окстись, парень! Что ты несешь-то?
— Не понял еще? Мертвый я, крестный. Мертвый. И я, и ты тоже, и Марфа Васильевна твоя, и детки все, и внучек…
— Ребята, вяжите его! Обезумел парень!
— Погоди с этим, крестный. Я ж никуда не сбегу. И в огни те вглядись лучше. Разве ж то костер?
— Да я уж гляжу, что не костер. Но тогда что же? Может быть, пожар лесной?
— Нет. То село наше догорает.
— Ахти! Неужели пожар?
— Если б так. То поджог, а не пожар.
— Все село в поджоге? Это кто же такой злодей?
— Злодей кто, спрашиваешь? А царь наш. Иван Васильевич, прозвищем Грозный.
— Но-но, парень! — испуганно вскрикнул кормчий. — Ты, я вижу, вконец заворовался!
— Ну, коли и не сам царь, то верные псы его.
— Что ж никто и не тушит? Спасать село надобно!
— Уже не к чему.
— Как то есть так?
— А так, что ни одной живой души там нет. Три дня, как никого, кроме меня не осталось. Ты бы, крестный, приказал паруса покуда свернуть. Я по порядку все обскажу, тогда и порешите, как быть. Может статься, что и приставать не захотите…
— Как то есть «не приставать»? Мы же с товаром…
— Товар теперь ваш.
— Ох, парень, не нравиться мне то, что ты говоришь.
— А мне, думаешь, нравиться?
Кормчий оглядел Федьку-зуйка внимательнее и охнул. Весь в мусоре, в волосах сено, да это бы еще пустяки. Но морда побитая, в синяках, на голове рассечина до крови. А виски у парня седые! Это при том, что ему четырнадцать едва минуло, и в роду у него седели поздно, уже облысевши…
— Ребята, паруса долой и якорь за борт!
Глубины в губе были — не более пяти сажен, грунт на дне всюду — глина с валунами, так что становиться на якорь можно было в любом месте, дно держало надежно.
