— Ничего себе! — вырвалось у Ларионова, — И что это значит?
Каверин поставил дымящийся заварник на стол и отошел к высокому старинному буфету, чтобы достать чашки, сахарницу и вазочку с сушками. Но ощущая спиной жгучий взгляд своего аспиранта, он заговорил раньше, чем вновь повернулся к Мише.
— Есть два варианта объяснения. Первый — Гомер читал один из списков повести (я допускаю, что было несколько копий) и использовал ее за основу. В таком случае, он сильно отошел от исторических событий — изложенных автором, видимо, очень точно. И второй вариант, куда более жизненный: они оба, эти два автора, почувствовали, где именно совершается завязка, где начинается собственно сюжет, с какого момента судьбы героев связываются в один трагический узел. Скорее всего, было именно так!
Профессор расставил на столе чайные принадлежности, локтем отодвинув мешающую стопку бумаг и записных книжек и отобрал у Миши рукопись.
— Читать и трапезничать одновременно — признак самого дурного воспитания. Даже если исключить возможное угощение этих бумаг индийским чаем, это просто неуважение и к читаемому, и к трапезе, и, между прочим, к собеседнику, то бишь ко мне — чай придуман для общения. Позволь тебе налить.
Миша рассеянно принял из рук Александра Георгиевича красивую темно–синюю чашку и стал усиленно крутить в ней ложечкой, хотя сахара в чай не положил. Ему было не собраться с мыслями. Он понимал, что надо бы почаевничать, да и ехать домой — Аня с малышами ждут. Но белая стопка рукописи притягивала и гипнотизировала.
Молодой человек заставил себя перевести взгляд на свою чашку, и ему тут же показалось, что в подернутой паром, будто туманом, почти черной поверхности профессорского «эликсира», как в сказочном зеркале, проступают лица, и двигаются тени. Он продолжал видеть, угадывать, воображать события, описанные в найденной им повести…
