Он не ошибся. Фигуры прыгали, как хотели.
«Сумасшедший» принял самый, что ни на есть, серьезный вид и сказал:
– Должен вам представиться, не так ли? Ведь принято? Я вам первому представляюсь, потому что вы внушаете мне доверие. Я… Иосиф Сталин.
Борис Леонидович вскинул брови.
– О! Выходит, мы с вами некоторое время назад разговаривали по телефону.
– О чем же?
– Вы меня расспрашивали о таком поэте Мандельштаме. Слыхали?
– Нет. Но звонить по этому поводу могу. Ну, и что дальше?
– Мы поговорили. Я сказал, что хотел бы вас спросить еще о жизни и смерти, а вы положили трубку.
– Я был очень занят.
– Чем?
– Ну, это долго объяснять. А вы, как я понимаю, писатель?
– Был, когда-то писал. Больше не пишу и не буду, наверное.
– А у вас очень несчастный вид. Небось, целый год не спали.
– Целый год.
– Что ж вы так?
– Я был за границей, где живут мои родные. Я не видел их четырнадцать лет. Мне надо было сесть на поезд и проехать сотни километров, а я не поехал, потому что боялся.
– Ну, сечь они там вас не стали бы: вы уже большой.
– Я боялся, что вы меня за это расстреляете.
– Вы доктор, я же вас помню, только позабыл вашу фамилию. Ну, вы ее мне потом напомните. За границу вы не ездили, это вам только приснилось. Вы – доктор, от революции скрывались по городам да захолустьям, в Москву осмелились заявиться после НЭПа. Опустились, женились на дочери бывшего вашего дворника, детей с ней наплодили… Все верно?
Появилась медсестра. Украдкой посмотрела на Бориса Леонидовича, понимая, что это совсем не простой пациент. Потом бросила укоризненный взгляд на человечка, смела партию с доски, взяла его за «плечики» и выставила в коридор.
– А ну, брысь!
Послышались быстрые шаги доктора Левина. Он вошел и молча обнял пациента.
В лесу было совсем немного пожелтевших деревьев, а в самой глубине он оставался еще свеж и зелен. Послеобеденное солнце пронизывало ветви своими лучами, и листья пропускали свет и горели с изнанки зеленым огнем бутылочного стекла. Доктор Левин, поддерживая Бориса Леонидовича за левый локоть, уводил его к тропинке.
– Давай, погуляем наедине, в стороне от чужих глаз да ушей. Я бы очень хотел помочь тебе, а для этого нужна вся правда.
– Правда очень проста, и ее очень мало. Я схожу с ума. Я погибаю. Будет удивительно, если я уцелею. У меня ощущение, что некая леденящая сила убивает вокруг меня все лучшее, все живое и исподтишка при этом наблюдает за мной: ну как, не сорвусь ли? А я не срываюсь. Вот это и суть области зачаточного безумия.
