Мой сын Кира родился совершенно больной. Мама с ним сидела. Я работала где угодно, чтоб содержать их. Таскали меня по поводу Люси в КГБ, и вещи у меня были сложены, я каждый раз думала, что меня там оставят. Следователь Семенов орал: «Ваше место рядом с вашей подругой». И требовал показания, которые я не могла дать. Я не подписала ничего. И ни разу мне мама не сказала – вот у тебя больной ребенок, подпиши! Ни разу. Поэтому у меня к Зинаиде Николаевне нет никакого уважения».
* * *
В своем романе я не могу обойти вниманием маму Ольги Всеволодовны – красавицу Марию Николаевну. Мне самому, к большому моему сожалению, не довелось с ней познакомиться, а человек она, судя по рассказам, была особенный. Но вот что я заметил, и это показалось мне интересным: когда люди о ней рассказывают, эпитеты следуют такие: выдающаяся бабка, гениальная или уникальная бабка, или потрясающая, фантастическая, ну и далее в таком духе. Рассказы эти относятся ко времени, когда ей было уже за 80 лет. Богословский вспоминал, как шутил Митя: «Бабушка с удовольствием бы вышла снова замуж, но к сожалению, не может ходить. Если б ходила – вышла бы во двор и нашла бы себе какого-нибудь генерала».
В свои за 80, как Валя Смирницкий и другие вспоминают, Мария Николаевна уже не вставала с постели, но была всегда при макияже, прическе, возлежала, опираясь на высокие подушки гордо, держала спину, на все и обо всех имела мнение, и не всегда лестное. Любила выпить рюмочку, причем в водочку себе подмешивала варенье. Обожала кошек, был момент, когда их собралось, этих кошек, не менее пятнадцати в небольшой квартире.
К мужчинам относилась очень хорошо, был такой случай, когда в доме проживали одни женщины, она с раздражением как-то вдруг сказала: да вы бы хоть для вида на спинку стула пиджак мужской повесили, а то что это за бабья жизнь… Ее остроумию мог бы позавидовать любой писатель-сатирик. Она смотрела телевизор, наверняка, ей нравилось «Очевидное – невероятное», «Кабачок 13 стульев», может быть, даже и «Следствие ведут знатоки»… Она была в курсе всего и имела свое понятие обо всем. И конечно же, она читала газеты – «Литературку», «Вечерку» и какие-то другие. Когда компания Митиных друзей чересчур расслаблялась, и матерные шуточки становились обычным повседневным языком, она в шутку грозила: «Прекращайте! Напишу на вас в «Комсомольскую правду!»
Я не видел Марию Николаевну, но у меня в воображении создался очень живой образ. Портрет ее – молодой темноволосой женщины – аристократической красавицы – всегда висел в доме Ольги Всеволодовны, но я тогда, к сожалению, не поинтересовался, кто это. Теперь я знаю, что судьба ее была очень непростая, впрочем – у кого она простая… Первый муж, Ивинский, сгинул в Первую мировую, со вторым она была счастлива. С ним и дочерью Ольгой она и поселилась в Потаповском переулке. В конце 1940 года ее арестовали по доносу, якобы за какие-то нелицеприятные высказывания о советской власти, в лагере она едва не погибла, ее полумертвую спасла Ольга, вывезла, как списанную, – умирающую. Когда посадили Ольгу, Мария Николаевна с мужем остались с двумя ее детьми на руках и растили их.
