Мы поменялись. Все поменялось. Очень большие усилия нужны, чтобы понять. Еще эта неспособность высказаться...
Я - биолог. Моя дипломная работа - поведение ос. Два месяца сидела на необитаемом острове. У меня было там свое осиное гнездо. Они приняли меня в свою семью после того, как неделю присматривались. Ближе, чем на три метра никого не подпускали, а меня на десять сантиметров уже через неделю. Я подкармливала их со спички вареньем прямо на гнезде. "Не разрушай муравейник, это хорошая форма чужой жизни", - любимая поговорка нашего преподавателя. Осиное гнездо связано со всем лесом, и я постепенно тоже становлюсь частью ландшафта. Подбегает мышонок и садится на край моих кроссовок, дикий, лесной, но он уже воспринимает меня, как часть пейзажа, вчера сидела, сегодня сижу, завтра буду сидеть...
После Чернобыля... На выставке детских рисунков: ходит по черному весеннему полю аист... И подпись: "Аисту никто ничего не сказал". Это - мои чувства. А была работа. Мы ездили по области, отбирали пробы воды, пробы земли - и отвозили в Минск. Девочки наши ворчали: "Горячие пирожки возим". Ни защиты, ни спецодежды. Сидишь на переднем сиденье, а за спиной образцы "светятся". Составляли акты для захоронения радиоактивного грунта. Хоронили землю в земле... Такое странное человеческое занятие... По инструкции захоронение положено производить с геологической разведкой, чтобы глубина залегания грунтовых вод была не ближе четырех-шести метров, а глубина захоронения - небольшая, стены и дно котлована выстелить полиэтиленовой пленкой. Но это в инструкции. А в жизни, естественно, по-другому. Как всегда. Никакой геологоразведки. Ткнут пальцем: "Тут копай". Экскаваторщик копает. "Так на какую глубину копали?" - "А черт его знает! Вода появилась, я бросил". Бухали прямо в грунтовые воды...
Вот говорят: святой народ, преступное правительство... Я потом вам скажу, что об этом думаю... О народе нашем и о себе...
Самая большая командировка у меня была в Краснопольский район, я уже говорила, самый-самый. Чтобы предотвратить смывание радионуклидов с полей в реки, следовало опять же действовать по инструкции: пропахать двойные бороздки, перерыв - и еще раз двойные бороздки, и дальше в таких же интервалах. Надо проехать вдоль всех малых рек. Проверить. До райцентра добираюсь рейсовым автобусом, а дальше, естественно, требуется машина. Иду к председателю райисполкома. Председатель сидит в своем кабинете, обхватил голову руками: план никто не снимал, структуры севооборота никто не менял, как сеяли горох, так и сеют, хотя знают, что горох больше всего берет радиацию, как и все бобовые. А там местами сорок кюри и выше. Ему не до меня. В детских садах разбежались повара и медсестры. Дети голодные. Сделать операцию аппендицита, надо везти человека на "скорой" в соседний район, шестьдесят километров по дороге, как стиральная доска. Все хирурги уехали. Какая машина?! Какие двойные бороздки? Ему не до меня. Тогда я ткнулась к военным. Молодые ребята, они отработали там по полгода. Сейчас отчаянно болеют. Дали в мое распоряжение бэтээр с экипажем, даже нет, не бэтээр, а бээрдэмку, как они ее звали (БРДМ) - разведывательная машина с пулеметом. Я очень жалела, что не сфотографировалась на ней. На броне. Опять - романтика. Прапорщик, который командовал на этой машине, все время связывался с базой: "Сокол! Сокол! Продолжаем работу". Едем, дороги наши, леса наши, а мы - на боевой машине. Стоят у заборов женщины. Стоят и плачут. Последний раз они видели эту технику во время Отечественой войны. И у них страх, что началась война.
