Мастером на все руки казался мне дядька. Отец тоже многое умел: подшивал обувь, чинил часы, гармони и баяны, знал плотничье и столярное ремесла. Но зарезать кабана или подковать лошадь отец поручал дяде Васе. Отец однажды решил зарезать курицу. Голову ей он топором оттяпал, но весь забрызгался кровью; шатаясь, поднялся в квартиру и слабым голосом попросил:
– Мать, налей стопку.
А для дяди Васи забить скотину было праздником.
Перерезав связанному животному горло, он брал чисто вымытое ведро, сцеживал в него кровь из раны и, поднявшись во весь рост, запрокинув голову, пил через край бордовую дымящуюся жижу. Мне было интересно и жутко смотреть, как он утирал рукавом свое мясистое окровавленное лицо, покрытое рыжей щетиной.
– Кому еще? – предлагал он, смеясь, открывая желтые зубы, перемежавшиеся стальными коронками. Никто, конечно, не хотел. А он, свернув из обрывка газеты махорочную цигарку, прикуривал у костра. Отец, держа во рту потухшую папиросу, наливал дяде Васе стакан водки, тот выпивал залпом, без всякой закуски.
Работая при таком специфическом заведении, как ликероводочная база, трудно было удержаться от выпивки. Иногда ликероводочный груз прибывал сразу в нескольких вагонах. Отец выпрашивал в разных организациях автомобили, бригады грузчиков. Дядя Вася на время аврала тоже становился грузчиком, беря на себя и роль бригадира.
К концу отгрузки он приходил в кабинет отца со свертком, в котором находилось до десятка отбитых бутылочных горлышек с нетронутыми сургучными печатями. Бутылки тогда закупоривались настоящей пробкой и опечатывались сургучом. Дядя Вася ловким ударом отбивал верх бутылки, водку выливал в ведро, а горлышки приносил отцу как доказательство того, что бутылки разбились в пути или при разгрузке.
Отец, конечно, знал, в чем дело, но составлял акт списания «боя», чтобы было потом чем отчитаться перед ревизией. А обломки хранились в сейфе как вещественное доказательство. Водка шла на угощение по случаю окончания аврала грузчикам и шоферам, а дядя, как я подозреваю, оставлял себе некий запас и где-то его припрятывал. От него часто уже с утра попахивало водкой.
У отца, прошедшего войну, повидавшего всякое, это не вызывало протеста. Вообще в пятидесятые годы борьба с пьянством или курением считалась бы нелепой. Пили и курили всюду: в столовых, банных, буфетах, поездах, в театрах.
Однажды, набегавшись во дворе с соседскими детьми, я заглянул в отцовский кабинет, чтобы попить воды, которая всегда стояла у него на столе в графине. Отца не было, у стола сидел дядя Вася. Он протянул мне стакан. Я отхлебнул, стал задыхаться, залился слезами и заорал. Оказалось, он как раз опохмелялся и так пошутил со мной.
