— Я до Мустафы, — сказала Лизавета матери, — он старшина дозорных, он поможет.
— До Мустафы, — глядя в пустоту, шевельнула мать белыми губами. — Поможет…
«Должен помочь, — повторяла Лизавета на пути к загону, — как же иначе?».
Жан забыл о времени. Вчерашний день пролетел — будто и не было! Вылетел из головы родной посёлок, отец, что ждал его дома, даже Лизавета. Осталась одна Маринка. Это было как молния, как вспышка, как высверк в ночи! Сначала они просто обменивались взглядами, потом говорили о совершенных пустяках. Потом следили за тучами, которые вечно кружили под миром — близко, иногда почти вровень с гранью, казалось, горстью можно зачерпнуть — и о которые разбивался водопад. Потом их руки встретились, и всё остальное стало неважно.
Наутро он понял, что не сможет без Маринки жить.
— У нас про ксени рассказывают такие глупости…
Тысячелетия выгладили камень, и они устроились на нём, как в кровати. Сзади переговаривались кусты, слева шуршал водопад, а вокруг звенела вода, тёплая, кисловатая, щекотала тело тысячами пузырьков.
— У нас тоже.
Жан лежал на спине, а Маринка устроила голову на его животе, как на подушке; Жан заплетал её чёрные волосы в длинные тонкие косички.
— Съем твоё сердце, — сказала девушка. — Ой, почему они тут?..
Из кустов по обоим берегам вышли несколько человек, кто в меховых куртках, а кто и в коже грибоеда, но вооружённые одинаково — длинными пиками с пучком металлических игл на конце.
— Поглядите, братья, какая рыба! Никогда не было тут рыбы, а вдруг завелась, сама на нужное место приплыла, — ехидно произнёс один из них. — Поохотимся теперь!
— Аркашка?! — Жан вскочил, закрыл собой Маринку.
— Язык подбери! — рявкнул Аркашка. — Длинный больно. Для тебя Аркадий, ксени!
— Я человек!
— С ксени сошёлся — сам ксени стал, — сказал незнакомый мужик и стащил с головы косматую шапку. — Это и про тебя, девка!
— Дядя Панкрат… — Маринка выглянула из-за Жанова плеча.
— Кончились дядья, — отрезал Панкрат. — Здесь только люди и ксени. Всякий знает: встретил ксени — бей! Вам теперь одна дорога — за край.
— Я не хочу, я не буду…
Маринка сжалась за спиной Жана, спряталась от осеннего ветра и мужицких взглядов.
По тому, как они смотрели — без жестокости и похоти, а даже с равнодушной жалостью — стало понятно, что говорить не о чем. Броситься, разметать? Эх, одного бы, да забрать у него пику, а потом!.. Жан вспомнил ножик за голенищем сапога — для червей. Как бы он сейчас оказался кстати!
