Однажды заявился Шут, уже он очень давно не показывался, он не пришел, а приполз, но спать не захотел, сел на кровати и начал проповедовать какую-то чужую теорию:
— Человек должен получать удовольствия.
Раньше он не проповедовал ничего, мы с ним жили тихо и мирно, не считая тех минут, когда я был недоволен его проигрышами.
Когда он начал городить свою теорию, я попытался ему возразить.
— Наверно, Шут, учиться надо, — сказал я робко, и подумал о Потапе. Потап даже поздоровел с тех пор. Шут высказал мысль, что я дурак. Наверно, он был недалек от истины. Спорить с Шутом я воздержался. Если человек выпивши, то убеждать его в том, что надо учиться и работать, а не пить спиртное, наверно, не очень разумно.
Шут не появлялся уже месяца три. Он ушел, и мысли снова разбрелись у меня в голове, как лошади на лугу. Шут ушел, я его и не проводил — было сильно неохота. Сколько времени мы жили с ним вместе, а теперь — врозь. Сколько времени мы просидели за столом, за самыми разными столами — дубовыми и из деревоплиты, полированными и неполированными. Один стол даже развалился во время игры. Сколько мы просидели за картами в лесу — весной и летом; один раз даже играли в недостроенном доме. Кажется, была осень, в доме было холодно, сквозило, но дождь сверху не падал, только случайные капли заносило ветром. Мы сидели на цементном полу — все в неудобных позах, — и, когда задувало ветром, поднималась цементная пыль — попадало даже в рот. Сколько вместе мы вытерпели?! А сколько прятались от деканата, профкома и студкома. Как только услышим, что проверка в коридоре, сразу выключаем свет в комнате, и дверь — на запор, «здесь никого нет», а как комиссия пройдет, продолжаем. Сколько раз мы прятались?! Вот только во имя чего?
— Сигареты потушили! Свет выключили! Быстро открыли окно! — приказывал Тазик.
Ни единого шепота. Мы затихали. А когда уже было можно, кто-нибудь взрывался смехом.
— Как мы их обжулили! — кричал Тазик. Наше занятие было похоже на игру в прятки, в которую играют дети вечером, и вот один из них хорошо спрятался, а все остальные уже разошлись по домам. «Как я обманул их!» — думает мальчик, и ему хорошо от своих мыслей.
Я лежал на кровати под зеленым общежитским одеялом, пыльным от времени. Вытряхивать его не было сил. Надо спускаться вниз, потом махать руками — нет, ради бога, только не это. Мне было жалко Шута, как будто он был моей второй частью, той, что ходит и радуется. Эта часть ушла, а осталась та, которая лежит и грустит…
