— Чего не терпится? — рявкнул преподаватель. Было видно, что к нашему приходу он подготовился.
— Они уже не могут, — показал Шут на свою грудь ладонью, — им восстать хочется за лучшую жизнь. У них внутри… горит, — Шут доверчиво посмотрел в глаза преподавателю. Но чувствовалось, что преподаватель подавил его. Шут опять замялся.
— Что внутри горит? Как с похмелья?
— Я не пью, — виновато сказал Шут. «Хоть бы не сказал, что в карты играет», — подумали мы.
— Продолжайте, — сказал преподаватель.
Но Шут уже сомневался в своем ответе и в своих знаниях.
— Людям нужны идеи, — сказал он ни с того, ни с сего. — Они должны поверить в эти идеи.
Мы слушали внимательно, и нам казалось, что зря Шут это слово ввернул — «поверить». Оно, наверно, тут лишнее. Шут тонул. Он начал говорить отрывками, часто останавливался, поправлял сам себя. Иногда преподаватель переспрашивал его и говорил удовлетворенно:
— Ага! — И через время опять. — Ага! — Было видно, что Шут уже не думает, а только говорит, а думает, наверно, одно: «Поговорю побольше, может, тройку поставит». Шут закончил. В аудитории тихо стало, как в лесу бывает. Но мы еще надеялись.
— Вам двойка, — сказал преподаватель и поставил двойку в зачетку. Когда он поставил Шуту двойку в зачетку, мы перестали сомневаться. Говорили, вроде, в зачетку двоек не ставят. Что ж он написал у Шута в зачетке? Шут ушел. Я был вторым. Мне он тоже «неуд» в зачетке написал. А когда в общежитие пришел Потап тоже с «неудом» в зачетке, мы уже играли. Мы посмеялись над «неудами», но мы уже поняли, что сессию придется как-то сдавать, иначе выгонят.
Пересдать истмат договорился Потап, но когда пришло время, он начал отказываться.
— Ну, что ты, Потап?
— Я ничего не знаю, — говорил он слегка раздраженно. У него такое бывало, что говорил сердито. Он видел, как мы с Шутом готовились, книжки читали и первоисточники. Он ничего не читал. Уговорили его с большим трудом. У нас было слишком хорошее настроение, а так бы вряд ли уговорили. Нашли мы преподавателя. Он нам обрадовался.
— Учили? — спросил он.
— Учили, — заговорщически сказал Шут, как будто он стал богом в этой науке.
— Учили, — забурчал я.
— Видно, что готовились, — посмотрел преподаватель на Потапа.
Потап был в галстуке и в курточке на «молнии». «Молнию» он расстегнул как раз так, чтоб галстук хорошо было видно. А мы с Шутом не брились давно, так и на экзамен явились. Шут и вообще редко брился, а я, наверно, зарос.
— Вы что, молодой человек, протестуете? — спросил меня преподаватель.
