– Простите, господин Верховный Унгард! – не сдержался и я, задав давно наболевший вопрос: – Я купил у цыган на базаре вашего стрэнга в виде Черной Шали и подарил на День рождения тёщи. Не могли бы вы объяснить – что сделал стрэнг с тёщей?
Легкая растерянность мелькнула в хризолитовых глазах Аймангера, скорее всего, я задал весьма и весьма нетактичный вопрос, неумышленно затронув одну из самых интимных сторон неведомой землянам жизни Унгардов, а особенно – Верховных. Но все же, смущенный или оскорбленный, не берусь однозначно судить, Аймангер не стал замыкаться в гордом молчании и предельно доходчиво объяснил – как и почему Антонина Кирилловна столь стремительно очутилась в могиле. Он вначале спросил, пугая меня загадочной игрой потустороннего света и причудливых теней в фантастических глазах:
– Стрэнг лежал на плечах вашей тещи?
– Да, она примеряла подарок, как и всякая нормальная женщина. Обнова ей так понравилась, что тёща полвечера просидела с нею на плечах. Да и потом – на следующее утро, когда проснулась, то шаль, то есть – стрэнг, укутывал ей плечи.
– Он высосал из нее душу. Вне ахайсота, под разрушительным воздействием кислорода, мозг стрэнга получил сильные повреждения, и его основные функциональные ориентации значительно исказились. Кстати – вашу тёщу ещё можно спасти.
– Это как же – её уже два дня, как похоронили!
– Если стрэнг вновь ляжет ей на плечи, то он вполне способен тем же порядком, но только обратным, вернуть ей её психоэнергетическую матрицу. Пока стрэнг жив, организм вашей тещи не подвержен обычным посмертным физическим изменениям человеческого организма. В полной сохранности остается даже нежная ткань коры головного мозга. Но технически тёща мертва, так что мук похороненной заживо не испытывает, можете на этот счёт не волноваться. Проблема сейчас лишь в самом стрэнге – я не могу установить с ним телепатический контакт, и это беспокоит меня больше всего! – печать отчаяния вновь проступила на пергаментном цыганском лице Аймангера.
В сенях послышался шум, хлопнула дверь с крыльца, прозвучали торопливые шаги, и в комнату вошел запыхавшийся, растрёпанный Эдик. Растрепанный не внешне, а чувства его мне показались растрепанными, как плохо упакованная солома на ветру. Сквозь громкую тяжелую одышку Эдик не без труда сумел выдавить из себя два слова:
– Конец, генерал…, – и рухнул на колени, опустив голову. Мы с Сергеем Семеновичем бросились к нему, чтобы схватить под локти и бережно усадить за стол, но бедняга майор, не дождавшись нашей помощи, ничком растянулся на грязном полу. И мы с ужасом увидели, что вся спина у Эдика утыкана двадцатипятисантиметровыми иглами, раскрашенными в чёрно-белую полоску. Каждая такая игла имела три-четыре миллиметра в диаметре и чисто внешне вызывала ассоциации с иглами дикобраза. Я так сразу и бухнул, обращаясь к Сергею Семёновичу:
