– удостоверение, позволившее нам покинуть оккупированную Францию во второй половине 1940 года. Складывается впечатление, что родители намеренно собирали декорации, реквизит, а также объективные свидетельства своей жизни – всё, что могло бы понадобиться биографу для создания живого портрета.
Я намеренно делаю ударение на слове “объективные”. Несмотря на то, что жизнь этой влиятельной пары эмигрантов в Нью-Йорке во многом являлась достоянием общественности, они тщательно оберегали частную составляющую этой жизни – тем более что в последние десятилетия обращенный к публике фасад строился исключительно на обмане и лести. Каждый из них видел свою будущую биографию по-своему. Отчим, одержимый контролем над всем и вся, хотел, чтобы ее подготовили пока он жив и чтобы автором была не я. Мама же, наоборот, мечтала, чтобы биографию написала я и непременно после ее смерти. Только благодаря тому, что последние полвека я веду дневник, у меня есть возможность выполнить ее желание, а заодно разорвать ту паутину недосказанностей, которой мои родители оплели себя в последние годы. Постепенно болезни и зависимости подточили их здоровье, и я стала чувствовать себя обязанной записывать каждое их слово, каждый жест. Эти записи теперь помогают восстановить в памяти события тех безумных лет.
На самом деле я дитя трех необыкновенных личностей. Последние свои работы я посвящала родному отцу, герою “Свободной Франции”[7] Бертрану дю Плесси, чья смерть во Вторую мировую войну стала главной трагедией моей юности. Однако мне всегда казалось, что его портрет будет неполным, если не поместить его в контекст судьбы двух других моих родителей – Татьяны и Александра, в жизни которых он сыграл важную роль. Только закончив эту книгу, я с грустью поняла, что теперь он наконец покоится с миром.
Но главная муза этого повествования – моя мать. Когда я отдала книгу издателям, она снова мне приснилась. Во сне я стояла перед своим домом, новеньким домом из темно-серого камня. Ко мне подошла мама – снова куда более кроткая, чем при жизни, совсем не похожая на себя: крепко сбитая черноволосая женщина средних лет, выглядевшая по-азиатски и широко улыбавшаяся. Подойдя к двери, она опустилась на колени, говоря, что рада навестить меня, – мое приглашение для нее большая честь. Я присела рядом и поблагодарила ее, сказав, как тронул меня ее приход. Между нами снова царило то же согласие и спокойствие, что и в прошлый раз – десять лет назад. Я поняла, что дом в этом сне – это текст, который я создала, чтобы почтить память матери и замечательного мужчины, разделившего ее судьбу. Как и полагается настоящему биографу, я писала о своих героях с взыскательным сочувствием, стремясь соблюсти равновесие между нежностью и беспощадностью – эти качества составляли самую суть моей матери, и она первая оценила бы мои стремления.
