— Я покончу с этой вольницей, — сказал Старик и даже запретил офицерам регулярной армии участвовать в пальмаховских съездах. Нарушивший этот приказ молодой офицер Ицхак Рабин долго чувствовал на себе его мстительный гнев. Потом Старик, правда, простил его.
И кончилась прекрасная пальмаховская эпоха. Что от нее осталось? Несколько песен, легенд да названия улиц?
Израиль, превратившийся в обыкновенное государство, семимильными шагами удалялся от своей романтической юности. Героические времена стали объектом ностальгии.
— Ну что ж, — говаривали бывшие бойцы Пальмаха, — лучшие остаются лучшими. — И они стали лучшими в погоне за жизненными благами, в создании коммерческих предприятий. А когда страна призывала, безропотно надевали военный мундир.
Не они определяли теперь облик государства, а те самые галутные евреи, ставшие профессиональными политиками.
* * *
Мать Алона умерла, когда ребенку было шесть лет, и его вырастил отец, человек, о котором до сих пор в Цфате рассказывают легенды.
Кто же не знал Пайковича, фермера, имевшего свой земельный надел в Кфар-Таборе? Он трудился с утра до ночи, превращая каменистую почву своего небольшого участка в плодородную землю. Человек суровый и неустрашимый, Пайкович напоминал американских героев Дикого Запада. Ему тоже не раз приходилось браться за оружие в борьбе с арабскими аборигенами, ничуть не уступавшими в свирепости племенам краснокожих.
Игал Алон посвятил отцу книгу «Отчий дом». Семилетним ребенком он видел, как отец в рукопашной схватке одолел двух здоровенных арабов. У отца был пистолет, но он им не воспользовался.
— Почему ты не стрелял? — спросил сын. Отец усмехнулся: — Выстрел может убить араба. Это откроет кровавый счет, который будет тянуться десятилетиями. Всегда надо стараться закончить дело руками. Только когда нет иного выхода, когда жизнь твоя в опасности — стреляй.
«Для меня, — писал Алон, — этот случай был не только примером отваги отца (его смелость была известна всей Галилее), но и наукой: когда следует пользоваться силой оружия, а когда не следует. Даже в напряженные минуты боя, когда ярость застилает разум, отец сохранял умение владеть собой и действовал соответственно обстановке».
А вот его портрет, нарисованный сыном: «Мой отец был высоким широкоплечим человеком с синими глазами, черными вьющимися волосами и светлой бородкой. Такое странное сочетание вызывало удивление у людей, впервые увидевших его. Он был хорошо известен своей честностью и любовью к чистоте и порядку. Нам, детям, он приказывал поднимать колос, упавший с телеги, и, конечно же, не из-за его стоимости».
