Избегая каких бы то ни было упрощений и прямолинейности, путем убедительного психологического обоснования, автор далее показывает, как в сознании Кляко вызревала решимость перейти к русским и крепла уверенность, что таково же стремление его подчиненных. «Фашизм — это преступление… Ты подчиняешься стечению обстоятельств. Вот и все. А ты должен сам подчинить их своей воле. Здесь каждый отвечает сам за себя, а ты, как офицер, отвечаешь и за остальных и потому обязан бороться с немцами, с преступлением», — так размышлял Ян Кляко. И вот — первый акт сознательного протеста: на высоте 314 Кляко застрелил гитлеровского обер-лейтенанта Виттнера, убежденного нациста, воплощение тех зол, что нес с собою фашизм. А в феврале сорок третьего года, при отступлении с Кавказа, сводной словацкой батарее под командованием Кляко удается наконец, перебив «железную роту» Курта Грамма, перейти на сторону Красной Армии.
Словацких солдат, которые своей угрюмостью, неразговорчивостью выражали протест против захватнической войны, Яшик назвал «молчунами». Им далеко не просто было найти единственно правильный выход из того драматического положения, в котором они очутились; на первых порах у них возникали совсем несерьезные, «детские» планы — вроде того, чтобы побросать оружие и разойтись по домам. Не сразу и не вдруг пришло к ним гражданское возмужание, но оно пришло. «Молчуны» воскресли из мертвых.
Таков финал этой правдивой и мужественной книги. Но роман «Мертвые не поют» был задуман лишь как первая часть монументальной трилогии, где Яшик предполагал запечатлеть «тернистый путь», пройденный его поколением.
Судьбы героев романа остались недосказанными. Эту недосказанность только отчасти компенсирует найденная в архиве писателя приблизительно половина второго тома трилогии, которую Яшик продолжал отшлифовывать вплоть до последних дней жизни. Пожалуй, наиболее красноречивые из этих восьми глав посвящены аресту районного руководителя коммунистов Михала Дрини. Его поочередно истязают то тупой жандарм Ферич, то следователи, специально прибывшие ради такой добычи из Братиславы. Дриня, порой теряющий сознание от пыток, помнит, что заключение — не что иное как продолжение борьбы, и он выигрывает неравное сражение, вновь обретает свободу. По духу страницы эти перекликаются с фучиковским «Репортажем с петлей на шее».
Параллель с бессмертным творением Ю. Фучика напрашивается еще и потому, что Дриня у Яшика сталкивается в заключении со старым тюремщиком (напоминающим Колинского), который приводит, рискуя жизнью, к избитому до полусмерти коммунисту врача. Образы этого тюремщика и немецкого солдата Отто Реннера, попавшего в штрафной батальон за отказ расстрелять где-то под Львовом русского пленного, введены автором с целью показать, что и в стане врагов встречаются настоящие люди, а не только изверги, потерявшие человеческий облик. При изображении отрицательных персонажей Яшик, как и в остальном, избегает схематизма, примелькавшихся штампов. «Немец» для него не синоним слову «фашист». Показателен в этом отношении эпизод романа, когда в Планице собираются шесть словацких коммунистов и к ним приходит с сообщением о разгроме гитлеровцев под Сталинградом член компартии Крамер, немец по национальности. Этим штрихом подчеркивается интернационализм коммунистического движения и Сопротивления.
