— Поглядите-ка на разбойника! Отца ударить собрался, насильник?
Злой огонек все не угасал. Глаза пожелтели.
— А я-то уже хотел простить тебя, дать завтра десяток. Но теперь не дам, ни за что не дам. Я тебе мозги вправлю, так и знай, вправлю.
Сын до крови прикусил губу.
— Как называется ямка на дороге?
— Выбоина.
— Ладно, я еще подумаю, погляжу… Но о сигаретах забудь и думать, рановато еще. Как называется ямка на дороге?
— Выбоина.
— Что с ней делают?
— Засыпают щебнем.
— А потом?
— Заравнивают глиной и поливают водой из речки.
— Так и быть, подумаю еще, погляжу… А это что такое?
— Дерево.
— Какое?
— Черешня.
— Вот видишь! И что ты за человек? Не могли бы мы всегда так славно прогуливаться? Слышишь, как они смеются? Пьяные. И прилично ли учителю бегать с ведром, будто школьнику?
Сын не слушал отца. В его душе все так и кипело, как в речке, клокотавшей рядом с дорогой.
— Сбежали, ха-ха-ха! — рассмеялся учитель.
— Прогуляться вышли немного, здоровью не повредит, мол.
— Я слышал. Стоял в кустах и все слышал. Мы его проучили. Ну, мне пора, надо еще в Правно успеть.
Они дружески распрощались.
А Зембалы скрылись за поворотом, за тем самым коленом, где в фашины с камнем билась мутная вода.
И снова Лукан один. Немые суслики да полунемые люди: «Добрый день!» или: «Бог помочь!» — а то и этого не скажут, просто помашут рукой или улыбнутся, и снова он один на дороге. Под вечер вернется домой, перекинется словом-другим с кем-нибудь из деревни или даже с незнакомыми, что проходят через Планицу. Но для этого их надо встретить, а они должны спросить его о чем-нибудь, потому что неприлично окликать чужого человека без всякой причины или только потому, что хочется услышать человеческий голос. Потом он проспит ночь, утром отправится на свой участок к немым сусликам да полунемым прохожим. Так живет Лукан шестнадцатый год. В августе пойдет семнадцатый. Много это или мало? Хватает. Младшему сыну уже семнадцать лет, а самому Лукану втрое больше. Нет. Сорок девять. Это много, очень много, но пятидесяти ему еще нет. А что ожидает его, когда стукнет пятьдесят? Улыбнется ли ему тогда жизнь? И улыбнется ли вообще или будет он тянуть все ту же лямку? Или человек воображает о себе больше положенного?
Лукан бросил работу. Стоит. В ведре пусто. Он оперся подбородком на грабли. Пусто и на дороге. Никого не видно ни со стороны Планицы, ни со стороны Правно. Кляко уже в городе. Сказал, что вернется, неизвестно только — засветло или когда уже стемнеет.
