Донья Сесилия сделала шаг назад. Теперь старческий голос изменил ритм, мелодия стала чувственной и возбуждающей, словно дикий галоп. Обнаженная выгнулась дугой и застонала.
– Леонардо, она твоя, – позвала донья Сесилия.
Из темноты возникла еще одна фигура. Мерседес сразу же узнала мужчину, который напугал их несколько месяцев назад. Женщина повернулась к нему спиной, и тогда Мерседес увидела ее лицо – это была ее мать. Леонардо приник к ней сзади, а мама, вместо того чтобы сопротивляться, позволяла себя ласкать.
Двор закрутился вокруг Мерседес, в глазах сделалось черным-черно. Луна исчезла, и мир тоже исчез.
Леонардо поднял обнаженную Каридад на руки и отнес в соседнюю комнату, а ночь все так же оглашалась диким напевом.
Донья Сесилия открыла дверь, чтобы выйти во двор, и увидела девочку, лежащую без чувств. Она сразу же догадалась, что произошло, и отнесла Мерседес на кровать. Хотела зачерпнуть воды из лохани, но там было пусто. Тогда хозяйка вспомнила, что оставила возле двери кувшин с медом, и вернулась за ним. Набрав немного на палец, она смазала им губы и виски девочки. Терпкий запах оньи вернул ее к жизни.
– Ты, кажется, заснула, – сказала донья Сесилия, встретившись с ней глазами. – И упала с кровати.
Мерседес ничего не ответила. Она закрыла глаза, чтобы ее оставили в покое; Сесилия так и поступила.
Как только хозяйка вышла, девочка поднялась на постели и потянулась к кувшину. Не раздумывая, она сунула туда руку. Снаружи еще звучали песнопения во славу ориша любви, а Мерседес смазывала медом изгибы своего тела. Оньи – для жара, огонь – для нетерпения.
