Но, к счастью, не все мои начинания заканчивались провалом. Мне удалось проделать с десяток вещей, о которых прежде я только мечтал: побывал на египетских пирамидах, в течение нескольких дней наблюдал за съемками нового фильма Спилберга, слетал на борту межпланетного корабля «Союз» на Международную космическую станцию; проник в самые засекреченные частные художественные собрания, увидел Тадж-Махал, Великую китайскую стену, храмы Абу-Симбела, Петры, Акрополя, Запретный Город, статуи на острове Пасхи, поднялся ночью на самую вершину Эйфелевой башни; добрался до секретных архивов Ватикана и до «адской библиотеки» — настоящих архивов КГБ, не тех, которые были раскрыты, а других — и до секретных оборонных досье ЦРУ и НАСА: сказать, что я узнал для себя много нового, это ничего не сказать.
Естественно, большую часть времени я проводил внизу с детьми. Первые дни я присматривал за Лео. Ему было так плохо, это бросалось в глаза, он часто, в любое время суток уединялся, чтобы поплакать в одиночестве… Я наивно думал, что через неделю ему станет лучше, но все оказалось наоборот — тогда-то и началось самое страшное: когда было улажено все, связанное с документами, когда разъехались последние родственники, когда перестал трезвонить телефон, пора было снова включаться в повседневную жизнь, и тут-то он как раз и осознал, что в этой повседневности никогда больше не будет меня. Не будет ни проблем с моим телевизором или компьютером, из-за которых ему пришлось бы ехать ко мне в воскресенье и получить за оказанные услуги отличный бифштекс; ни телефонных звонков во время футбольного матча с комментариями какой-нибудь острой ситуации или особого подвига одного из игроков; не будет ничего, кроме череды дней без отца, которые, один к другому, и составят целую жизнь без него.
Я вдруг понял, что слишком много времени провожу рядом с ним, что это делает несчастным меня самого и ничему не помогает; и тогда я установил для себя норму — один визит в день максимум на час.
За все эти дни Ивуар ни разу не позвала меня, ни разу оранжевый шарик не вынырнул из реки, в сущности, так-то оно и лучше: значит, у нее все хорошо. Через какое-то время я так затосковал в этом саду, что взял в привычку наблюдать за одинокими людьми у них дома, где они тосковали так же, как и я (в моих планах было сравнить наши ощущения); я садился рядом с ними, и мы вместе смотрели по телевизору какие-нибудь передачи или игры, на которые они, в сущности, обращали мало внимания, как бы наполовину отсутствуя. Я же наполовину присутствовал, но все равно был ненамного внимательнее их — с угасшим взглядом и настроением на нуле.
