Казалось, сама смерть обрушилась на нас. Желтым сумраком наполнилась окрестность. Земля ожила: странные существа, злые и причудливые, поднялись из её встревоженных недр, витые смерчи и черные тромбы дьявольскими хвостами заплясали по степи, бешено несся взметенный песок. Едва держась в седлах, ослеплённые, полузадушенные, мы мчались, сами не зная, куда. Обезумевшие от страха кони, словно змеи, вытягивались над взбунтовавшейся землей, и, казалось, не касались её копытами. Лизимах обернулся ко мне, показывая рукою на вдруг выросший в желтой мгле холм. Я понял, что там спасение.
Перед нами открылась небольшая пещерка, выветренная в хрупком, сухом грунте холма. Я посторонился, чтобы пропустить Эсмеральду первой под спасительный кров, и в это время меня сбросило с седла.
Я ударился головою о камень, и что было дальше, я помню, как сквозь сон, страшный смертный сон.
Мне послышался суровый голос Лизимаха, властно сказавший что-то.
Потом ко мне наклонилось милое лицо Эсмеральды. Последний раз передо мною зацвели её синие очи. Я почувствовал влажный, теплый поцелуй… Донесся полузаглушенный воем ветра топот коня.
А дальше были желтая муть и темный страх.
Я очнулся в светлой комнате. У моей кровати стояли принц и Рене Эльфинстон.
— Бумаги, бумаги от фельдмаршала? — была моя первая мысль.
— Не беспокойтесь. Все хорошо, ласково ответил принц.
— Эсмеральда? — вспомнил я что-то тревожное и страшное. Принц странно заторопился. Закусил губы.
— О ней потом… потом…
Я долго болел и выздоровел только к тому дню, когда наши войска вступили в освобожденную столицу.
Я никогда не узнал, как погибла Эсмеральда.
Но меня часто тревожит один сон. Мне снится безобразная фигура старого бога и куст шиповника над узкою балкою. Мне снится Эсмеральда, распростертая у ног истукана, похожая на мальчика в своем мужском костюме и в высоких сапогах. Она мертва: на груди, рядом с полуувядшией веткой шиповника сверкают красные капли.
Я смотрю на старого бога: застывшею бесстыдною улыбкой улыбаются толстые каменные губы, и всем существом ощущаю я, какую великую муку испытала Эсмеральда, умирая.
Башенное сострадание охватывает меня. К трупу любимой моей хочу я склониться и долго плакать над нею, замученной и убитой.
Но вдруг неясным ужасом взволнована моя душа: резкая тень, упавшая от длинных опущенных ресниц Эсмеральды, странная яркость её губ, слишком алых на слишком бледном лице говорят мне: не одно страдание чувствовала Эсмеральда, умирая. Темным и мерзким сладострастием дышут её мертвые губы и замкнутые очи, осененные длинными ресницами. В муках смерти, нагнавшей дерзкую своевольницу средь грозных просторов степи, таилось злобное наслаждение, и мнится мне, в холодном трупе женщины еще дышит, еще бьется воля к страстной пытке.
