Расстроенный и «внутренне разбитый» (так он сам определил свое моральное и физическое состояние) Николай Иванович спустился со второго этажа здания клуба, где находился его рабочий кабинет, вниз в фойе к гробу Паши Астахова. В фойе было еще пусто, и Николай Иванович констатировал этот факт с большим облегчением – ему так хотелось побыть наедине со старым товарищем, чьи проблемы он всегда особенно близко принимал к сердцу, уважая его редкие человеческие качества и зная, насколько жестоко и несправедливо поступала с ним судьба, особенно – в последние годы. И вот – пришел конец. Николай Иванович тяжело опустился на стул возле изголовья гроба и внимательно посмотрел на умиротворенное лицо покойного. На лице не было видно никаких признаков тяжелых физических страданий, лишь отпечаталось навеки выражение изумления, как и бывает обычно при скоропостижной кончине – в результате катастрофы сердца или мозга. Николай Иванович знал, что Астахову еще при жизни был поставлен диагноз: обширный инсульт. Ввиду очевидности причин смерти и переполненности городского морга его не стали вскрывать и, наверное, поэтому он и выглядел, как живой. Это Орлов поймал себя на такой мысли, что покойный Паша Астахов внешне выглядел вполне неплохо, больше походя на спящего, чем на мертвого. Да и гроб, в котором он лежал, не производил соответствующего впечатления, какое обычно производят гробы на психику всякого нормального человека. Честно говоря, Николай Иванович удивился своему душевному настрою и тому необъяснимому, в целом – не печальному кавардаку, что царил у него сейчас в голове.
К счастью вскоре начали подходить ветераны и молча рассаживаться вокруг гроба на заранее расставленных стульях. Звон их многочисленных медалей и, приглушенные необходимостью проявлять дань уважения к усопшему, голоса постепенно заполнили просторное помещение фойе. Настроение, несмотря на праздничный день, царило подавленное – зловещая тень загадочных австралийских гробов нависла дамокловым мечом над нормальным психическим состоянием ветеранов Второй Мировой из российской глубинки. И сейчас их внимание больше приковывал не Паша Астахов, а Чудо-Гроб, в котором покоились его останки. Гроб, несомненно, представлял собой шедевр столярного искусства и, помимо воли, вызывал у ветеранов необъяснимое в данной ситуации чувство, если не тихой радости, то глубокого удовлетворения, сладкой теплой патокой разливавшегося по полостям добрых и широких ветеранских душ. А к Павлу Петровичу Астахову, имевшему честь и удовольствие лежать в таком чудесном гробу, все без исключения ветераны через несколько минут после своего прихода в фойе Клуба начинали испытывать хорошую здоровую белую зависть. Они не понимали и в принципе не могли себе представить, что чувство зависти и тихая радость в душах порождаются тем парадоксальным, упорно не замечаемым ими фактом, что бледно-желтые кожные покровы лица покойника и кистей его рук, сложенных на груди, медленно, но верно приобретали слабую розовую окраску. И уж точно никому не было вдомек, что чернота, заполнившая вчера в полдень голову дяди Паши стала разбавляться слабым, пока еще сумеречным светом отражения, неумолимо приближавшегося второго рождения – вопреки пяти основным философским законам устройства человеческой вселенной. Золотистый сладкий сок Гробового Дерева продолжал свою циркуляцию в толще древесины Чудо-Гроба, неторопливо создавая внутри его стенок нужную атмосферу, распространяя вокруг, вне стенок, тонкий, незнакомый людям, но радостно их будораживший, аромат…
