Сообщение о гибели бразильского трансфера, сознательно спровоцированное нападение с ведома официальных властей на аргентинский филиал, способствовали тому, что в голове Кобзева произошел так называемый «мысленный обвал» (выражение, широко распространенное в среде врачей-психиатров), оголивший склоны давно растущей и крепнувшей скалы убеждения в необходимости полного уничтожения всех Гробовых деревьев. «Я же, положа руку на сердце, не Господь Бог и не имею права кощунственно пользоваться его возможностями!» – подумал он, продолжая пристально глядеть на ласкающее взор золотистое сияние бурно растущих будущих матерей Чудо-Гробов. – «Трансфер в Россию будет моей последней акцией!».
Именно поэтому он распорядился уничтожить все оставшиеся тринадцать филиалов в тринадцати странах мира. И сразу после твердо принятого решения по крутым склонам его принципиально новых убеждений начали низвергаться целые потоки мыслей: мысли-вопросы, мысли-рассуждения и мысли-ответы. На вопросы он не находил правильных ответов – ответы казались непонятными и неубедительными по причине отсутствия точных формулировок в самих вопросах, на которые они были получены; рассуждения не удовлетворяли его из-за естественного отсутствия исчерпывающих знаний о происхождении Деревьев.
Гробовые Деревья представляли сплошную загадку, и невозможность разгадать хотя бы малую частицу ее мучила Кобзева, словно постоянная зубная боль. Сейчас он напряженно размышлял над тем, как воспримут его подарок в далеком родном городке и сумеют ли правильно воспользоваться Чудо-Гробами ветераны войны и труда?
На пристани речного вокзала собралось довольно внушительное сборище: съемочная группа с Первого Канала, телевизионщики из городской и областной телестудий, корреспонденты городских и областных радио и газет, несколько десятков чиновников различного ранга, и просто – зеваки, пришедшие поглазеть на широко разрекламированную заморскую гуманитарную помощь. В центре внимания корреспондентской братии находился мэр Капустограда Павел Васильевич Ефремов. На него было направлено большинство софитов и объективов, и чувствовалось, что такое пристальное внимание представителей СМИ здорово будоражило мэра. Он не успевал отвечать на многочисленные вопросы, сыпавшиеся на него со всех сторон от журналистской братии, часть из которой за поздним временем и ощутимой прохладой, веявшей с реки, была слегка, что говорится, «на взводе» и, вследствие этого за словом в карман не лезла. После животного, грубого, во всех отношениях аморального и противозаконного совокупления с дебелой сорокалетней секретаршей Софьей Павловной и немедленно последовавшего вслед за ним нервно-психического срыва, к десяти вечера настроение мэра все-таки резко поднялось и, отвечая на вопросы журналистов, он часто жизнерадостно хохотал, с удовольствием показывая окружающим четырнадцать золотых и шесть фарфоровых зубов. Кто-то очень верно, негромко, так что его никто не услышал, заметил по поводу сверкавших в полумраке поздних майских сумерек острых, крепких и дорогих зубов Павла Васильевича: «Такому палец в рот не клади!».
