Разумеется, такую повозку, больше похожую на смердящий навозом фоб, чем на нормальный экипаж, мог остановить только Торин. Сам Лорранский, кстати сказать, был чем-то неимоверно горд и держался с таким величием, словно восседал в благоухающей ирисовой пудрой и духами королевской карете, а не в вонючей развалюхе, едва-едва трюхающей по городским улицам и ежеминутно грозящей рассыпаться на составляющие части. Оставалось только просить всех богов разом, чтобы никто из моих знакомьте не увидел меня в столь жалком и смешном положении.
Взгляд, коим нас одарил швейцар при дверях «Бургомистра и подковы», просто не поддается описанию. По нежному личику смазливого голубоглазого красавчика, затянутого в форменную ливрею и штаны с позументами, последовательно скользнули возмущение, брезгливость, злоба, удивление и раболепное упоение, когда он наконец-то разглядел, кого именно принесло к порогу сего недешевого, достойного всяческого уважения и восхищения общественного заведения. В своих догадках я не ошиблась — Торина и впрямь много где знали. Причем не только знали, но и уважали — правда, думаю, не столько самого аристократа, сколько его тугой кошелек. Надо было видеть, какой радостью просияли глаза холуя при виде Лорранского-младшего, торжественно выходящего из какой-то колымаги и многозначительно протягивающего руку в ее вонючие глубины! Как засуетился он, восторженный, стараясь одновременно поклониться, присесть, поприветствовать, поинтересоваться здоровьем, заглянуть в глаза и помочь Торину извлечь меня из экипажа!
Впрочем, тут мужчинам пришлось разочароваться: поняв, что графенок вошел в раж и настроен играть роль галантного кавалера до конца, невзирая на мое крайне негативное отношение к подобного рода фарсам и комедиям, я сама распахнула противоположную дверцу и выпрыгнула на мостовую без всякой посторонней помощи. Тьма, почувствовав мое настроение, боевито вздыбила чешую на загривке и разразилась азартным шипением, ясно показывающим, сколь невысокого она мнения о нашем сопровождающем. Да, милая, мне он, если честно, тоже не слишком нравится. Но мы сами виноваты — надо было бросить бестолкового аристократенка в «Сломанном мече», а не вытаскивать его из трактира и уж тем более не позволять ему нас куда-то волочь.
Словно почувствовав и в полной мере оценив мои мысли, Торин поморщился. А работник дверной ручки с достойным восхищения профессионализмом справился с потрясением, состроил на лице донельзя торжественную мину и с грациозным движением, не то полупоклоном, не то реверансом каким-то, распахнул толстые створки, отделяющие нас от изысканных ароматов, бликов света на дорогой хрустальной посуде, звона бокалов и негромкой, невыразимо благородной музыки. Да-а, это вам не стоны несчастного ат'тана в жестоких лапах вышибалы «Сломанного меча»!
