Йоста разозлился. Бессердечная тетка – речь идет о судьбе дочери, а она сидит в кухне и причитает о каких-то зеркалах и чашках.
– И не стыдно вам, тетушка? – закричал он. – Вы выбрасываете дочь из дому на верную смерть, замерзать в снегу, а теперь утверждаете, что это она виновата, из гордости не желает вернуться. И при этом считаете, будто она может бросить любимого человека ради наследства… Хорошо же вы о ней думаете.
– Йоста, дорогой, и ты тоже разозлился… хватит уже ненависти! Я сама не знаю, что говорю… Я же пыталась ей открыть, но он не дал, да еще избил меня. Я же ничего не смыслю… они же все время повторяют, что он, что она: ты ничего не смыслишь. Хочешь – женись на Марианне, Йоста, я не против. Женись, если сможешь сделать ее счастливой. Это не так легко… ох, нелегко это, Йоста, сделать женщину счастливой.
Йоста постепенно остыл, и ему стало стыдно – как он мог поднять голос на это забитое существо? Загнанная, запуганная старушка, но сердце у нее, несомненно, доброе.
– Тетушка даже не спросила, как Марианна…
Она неожиданно разрыдалась:
– А ты не станешь злиться, если я спрошу? Я только и жду момент… подумай, я же ничего не знаю, знаю только, что она жива… Я ей и одежду посылала, и ни словечка в ответ. Я уж думала, вы… ты и она… не хотите, чтобы я что-то знала… – Она вытерла слезы, всхлипнула и опять зарыдала.
С чего это он набросился на несчастную мать? Вой волчьей стаи не испугал бы его так, как ее рыдания. Йоста не выдержал:
– Марианна все это время была тяжела больна. Она заразилась оспой. Только сегодня она должна в первый раз встать с постели и попробовать посидеть на диване. Она никого к себе не пускала, кроме сиделки. Даже я не видел ее с той ночи.
Фру Густава Синклер сделалась бледной как полотно и, ни слова не говоря, выскочила, оставив Йосту стоять посреди кухни.
Собравшиеся видели, как она подбежала к мужу и прошептала ему что-то на ухо. Его физиономия покраснела еще сильней, а рука отпустила кран бочонка, и самогон полился на пол.
Дело выглядело так, будто фру Синклер явилась с какими-то важными новостями и, по-видимому, аукцион будет прерван. Молоток аукциониста замер в воздухе, писцы оторвали перья от бумаги и подняли головы. Никто не выкликал ставок. Наступило молчание.
Мельхиор Синклер словно очнулся:
– Ну что? Почему замерли?
Молоток опустился, писцы схватились за перья. Аукцион продолжился.
Йоста так и не выходил из кухни. Фру Синклер вернулась в слезах.
