– Но в конце-то концов, – сказала Линда, и от ее визгливого голоса Миллисент пробрала дрожь, – в конце-то концов, что тут произошло? Дэвид в твое отсутствие вечеринки устраивает?
Она смеялась. Казалось, ее это изрядно развеселило. И в самом деле, вполне возможно, что Дэвид, позавчера уехавший в Ливерпуль, неожиданно вернулся, провел ночь здесь и отправился ужинать в клуб, это совсем рядом. Только вот оставались эти два халата, эти два похоронных обноска, эти два знамени почти несомненной измены, и она удивилась собственному удивлению. Поскольку Дэвид – очень красивый мужчина. У него светлые глаза, черные волосы, тонкие черты и много юмора. И все же она никогда не думала, никогда не имела ни малейшего предчувствия, а тем более ни малейшего доказательства, что он желал какую-нибудь другую женщину, кроме нее. Она даже знала это, хоть и смутно, но наверняка. Была в этом совершенно уверена: Дэвид никогда не заглядывался ни на какую другую женщину, кроме нее.
Она встрепенулась, пересекла комнату, взяла из угла оба кощунственных халата и быстро забросила их в кухню. Очень быстро, но все же не настолько, чтобы не заметить две чашки на столе и немного заблудшего масла на блюдце. Она торопливо закрыла дверь, словно стала свидетелем изнасилования, и, вытряхивая пепельницы, убирая бутылки и шутя, постаралась отвлечь Линду от ее первого любопытства и усадить.
– Это глупо, – сказала она, – но я что-то сомневаюсь, приходила ли уборщица наводить тут порядок после прошлых выходных. Садись, милочка. Если хочешь, приготовлю тебе чашку чаю.
Линда села, зажав меж колен руки с сумочкой. Вид у нее был подавленный.
– Вместо твоего чая, – возразила она, – я лучше бы выпила чего-нибудь покрепче. Эта последняя партия в гольф меня доконала…
Тогда Миллисент вернулась в кухню, избегая смотреть на те две чашки, схватила несколько кубиков льда, бутылку бренди и вернулась со всем этим к Линде. Они сели друг напротив друга в гостиной, в этой великолепной гостиной с мебелью из бамбука и узорчатого джерси, которую Дэвид привез неведомо откуда. Комната вновь приобрела если не человеческий, то, по крайней мере, буржуазный, английский облик, и через застекленную дверь было видно, как ветер гнет вязы, тот самый ветер, который вынудил их час назад покинуть поле для гольфа.
– Дэвид в Ливерпуле, – заявила Миллисент и вдруг осознала, что говорит не допускающим никаких возражений тоном, словно бедная Линда была способна ей перечить.
