Он почувствовал, как в нем рождается былое удовлетворение, но довольно быстро его подавил. В какие несуразные ситуации, в какие нелепые истории он только не влипал!
– И что?
– В тот вечер я поняла, что ты любовник Николь Фальтоне. Ее мужа там не было, и ты, когда привез меня домой, сказал, что тебе надо заглянуть к себе на работу, закончить не знаю что…
Она говорила медленно, четко. А он думал о Николь. Она была белокурой, кроткой, немного плаксивой.
– Я тогда тебе сказала, что хочу, предпочитаю, чтобы ты вернулся. Не осмелилась тебе сказать, что знаю, – ты ведь всегда говорил о глупости ревнивых женщин, и я боялась…
Она говорила все мягче и мягче, мечтательно, как с нежностью рассказывают о грустном детстве. Он занервничал.
– И я тебе сказал, что умираю?
– Нет, но ты употребил точно такую же формулу: ты мне сказал… О, нет! – рассмеялась она. – Это потрясающе…
Он тоже засмеялся, но без воодушевления. В конце концов, сейчас не до смеха, особенно для нее – только он может позволить себе эту героическую веселость.
– Ну так что же? Продолжай.
– Ты мне сказал: «Ты не лишишь меня этой женщины, ведь сама же видишь, что я ее хочу!»
– А-а, – протянул он разочарованно, поскольку смутно надеялся на какую-нибудь остроту. – В этом нет ничего такого уж смешного.
– Нет, – согласилась она. – Но только ты заявил мне это с таким видом, будто это само собой разумеется!..
Она опять засмеялась, но немного стесненно, словно чувствовала его раздражение.
Но теперь он слушал свое сердце. Это было глухое и трогательное биение самого непостоянства. «Мы такая малость», – подумал он с некоторой горечью. Он устал видеть, как на протяжении его жизни подтверждаются все те общие места, которыми он гнушался в двадцать лет. Смерти предстояло стать похожей на смерть, как и любви – на любовь.
– Да ладно, – сказал он с закрытыми глазами, – вполне удобное сердце.
– Что? – спросила она.
Он посмотрел на нее. Странно было оставлять после себя кого-то, кто обременен такими вот анекдотами о тебе, о том, кто будет твоей тенью. Кого-то, кто в двадцать лет был таким нежным, таким безоружным и кого он обнаружил таким изменившимся. Кого уже не обнаружит. Марта… Что с ней стало?
– Ты его любишь, – спросил он, – этого Жана?
Она ответила ему, но он ее и не слушал. Опять пытался сосчитать солнечные лучи на потолке. Зыбкие, перистые солнечные лучи. Будет ли Средиземное море и потом таким же синим? Во дворе кто-то пел. Он любил в своей жизни тридцать мелодий, страстно, до такой степени страстно, что под конец уже не выносил музыку. Марта когда-то играла на фортепьяно. Но красивые фортепьяно встречались так редко, а у него самого было столько вкуса к меблировке. Короче, у них не было фортепьяно.
