— Я очень обрадовалась вашим цветам, — сказала Фумико, входя следом за Кикудзи в комнату. — Но вы могли прийти и вчера.
— Если бы я пришел вчера, вашим родственникам было бы неприятно. Зачем же вас расстраивать?
Фумико покачала головой.
— Что вы! На такие вещи я давно уже не обращаю внимания.
В гостиной, перед урной, стояла фотография госпожи Оота.
А цветов было мало… Только те, что прислал вчера Кикудзи.
Как странно… Неужели Фумико оставила только его цветы, а другие выбросила или спрятала?
Впрочем, кто знает — может быть, поминальная неделя была для нее тоскливой и одинокой… Может быть, никто не приходил почтить память усопшей.
— Это мидзусаси, если не ошибаюсь?
Фумико поняла, что Кикудзи говорит о кувшине, в котором стояли цветы.
— Да. По-моему очень подходит для этих цветов.
— Кажется, хорошее сино[5].
Этот кувшин, изящный, цилиндрической формы, для мидзусаси, пожалуй, был маловат, но цветы — букет белых роз и бледных гвоздик — смотрелись в нем действительно очень хорошо.
— Мама тоже иногда ставила в него цветы, потому и не продала, оставила для себя.
Кикудзи сел перед урной, зажег курительную палочку, молитвенно сложил ладони, прикрыл глаза.
Он каялся в своем грехе. Но грех был сладок, и к раскаянию примешивалось чувство благодарности госпоже Оота. Эта благодарность ласкала и успокаивала его сердце.
Почему покончила с собой госпожа Оота? Что завело ее в тупик, из которого не было выхода, — сознание вины или любовь? Кикудзи всю неделю думал об этом, но так и не смог понять, что подтолкнуло ее сделать этот шаг?
Сейчас, склонившись перед прахом и закрыв глаза, Кикудзи не видел госпожи Оота, но вдруг явственно ощутил тепло ее тела. Казалось, оно исходило от аромата цветов, сладковатого, пьянящего. В этом было, конечно, что-то странное, но для Кикудзи вполне естественное — эта мертвая женщина уже таяла, теряла четкие формы, но входила в него теплом и еле слышной музыкой.
После того как она умерла, Кикудзи плохо спал по ночам. Даже снотворное, которое он подмешивал в сакэ, не помогало. Ему все время снились сны, и он часто просыпался среди ночи.
Его мучили не кошмары. Наоборот, сновидения были сладкими и чарующими. Он просыпался с ощущением восторга и некоторое время оставался в приятной истоме.
Кикудзи казалось неожиданным и странным, что умершая женщина вновь и вновь виделась ему во сне живой и что он с такой силой ощущал ее ласки.
Госпожа Оота дважды назвала себя «преступницей» — в камакурской гостинице, где они провели ночь, и в чайном павильоне, у него дома. И оба раза эти слова вызывали у нее самой странную реакцию — она плакала и трепетала от восторга. Сейчас, сидя перед ее прахом, Кикудзи думал о ней и о себе: если он был причиной ее смерти, значит преступник он, а не она… И в его душе оживал голос госпожи Оота, первой сказавшей о преступлении.
