Сергей нетерпеливо встал и снова прошел в спальню. Девочка сидела в кровати, все так же натянув одеяло и не глядя на него. Наконец она подняла глаза и, действительно краснея, пролепетала: «А вы не знаете, где моя одежда?» Обращение на «вы» совсем вывело его из равновесия. Он походил по квартире в поисках ее вещей и сам удивился траектории их вчерашних перемещений. Лифчик висел на ручке входной двери, скомканная блузка и трусики лежали на диване в кабинете, юбка оказалась на полу в ванной, и только туфли и чулки он обнаружил, хотя и не сразу, в спальне. Собрав одежду, он бросил ее на кровать, но девочка не шевельнулась.
– Можно я оденусь? – спросила она.
«Даже нужно, и побыстрей», – подумал Сергей, но вслух ласково сказал:
– Конечно, одевайся, солнышко.
– А вы не могли бы выйти на минуточку? – робко попросила девочка.
Он удивленно вздохнул и вышел.
Через пару минут, уже совершенно одетая, она неслышно прошмыгнула в ванную и вскоре появилась оттуда, смыв наконец косметику с лица.
Теперь она еще больше изменилась и даже показалась Сергею немного старше. Волосы были аккуратно собраны в тугой пучок на затылке, большие глаза смотрели спокойно и строго, и в них чувствовалась какая-то неподдельная усталость.
– Ну, я пойду? – сказала она уже из коридора.
– Давай позавтракаем, а потом я отвезу тебя домой.
– Нет-нет, что вы! Не надо. Я сама. Мне недалеко.
И она направилась к двери.
Сергей не ожидал, что она исчезнет так быстро, и, хотя это вполне вписывалось в его планы, он вдруг ощутил неловкость. Он подошел к ней, обнял за плечи, снова поцеловал в лоб и сразу почувствовал неуместность этого дежурного поцелуя. Она стояла не шевелясь, и только когда он отпустил ее плечи – повернулась к двери. Уже на пороге она подняла на него глаза, произнесла: «Спасибо вам. До свидания!», и он увидел в уголках ее больших глаз крохотные слезинки.
Сергей зашел в кабинет, машинально включил компьютер и сел за стол. Что-то было не так. Обычно после этих «девушек на одну ночь» он испытывал либо чувство дискомфорта, которое исчезало, как только они выходили из его машины у своего подъезда, либо чувство отвращения к самому себе, особенно если это была одна из тех девиц, которые были готовы заняться с ним сексом чуть не с первой минуты знакомства и с утра пытались продолжать начатую в «Онегине» пошлую игру в свободные отношения. Но тут было что-то другое. Он испытывал какое-то почти забытое чувство… что-то вроде чувства вины. Почему-то вдруг вспомнилась Оксана, но не та, с распухшими от слез глазами, какой она была на протяжении нескольких месяцев накануне их мучительного развода и перед которой он был действительно виноват, а та, в лыжном свитере, на заснеженной скамейке в парке, прижавшаяся к нему и похожая на замерзшего воробья. Потом вдруг вспомнилось осунувшееся, с большими синими подглазинами лицо Оксаны перед его отъездом на конференцию. Это было вскоре после защиты диссертации, когда еще не прошла эйфория от успеха, когда в голове снова и снова звучали доброжелательные отзывы о его работе, сделанные солидными учеными, его учителями, авторами учебников, по которым он осваивал филологию в университете. Он и сейчас помнил, как немногословный академик Завольский, возглавлявший Ученый совет, сказал, как всегда, лаконично и с паузами: «Смело. Дерзко. Но основательно! Не придерешься». Именно Завольский и предложил ему выступить в Питере на международной конференции по русскому модернизму с докладом о Писателе. Но больше, чем возможность сделать доклад на весьма представительном форуме, которая предоставлялась ему, в сущности еще мальчишке, обрадовало известие о том, что на конференцию приедет сам Гордон Уинсли, английский славист, чью монографию о Писателе, вышедшую на Западе, ему когда-то удалось с большим трудом заполучить в виде почти слепой копии. На радостях он купил цветы и, примчавшись домой, бросился целовать Оксану. Она, отвыкшая от таких нежностей со стороны вечно занятого мужа, даже опешила.
