Этот самоназванный врач не торговал панацеей, не мучил пациентов клистиром и вообще был добр. Учтивые манеры, приятная внешность и острый ум открывали ему практически любые двери. Обычно он уходил раньше, чем эти двери успевали закрыться, но вчера все сложилось иначе. Мадам бесновалась, старый мсье молчал, а мадемуазель Мари… Ее там не было.
Мари. Это милое двадцатитрехлетнее дитя. Любимая младшая дочь Кланду. Ее старшая сестра рано вышла замуж, и семья окружила девушку невиданной заботой. Внешностью и повадками Мари была в отца: это была высокая худая девица с тонкими чертами лица и пепельными волосами, молчаливая до угрюмости. Ничего общего с маленькой пухлой матерью. За все время, что доктор провел в доме, он едва перебросился двумя словами с мадемуазель. Но мадам отчего-то считала иначе.
Свои обвинения она перемежала такой отборной бранью, какую услышишь не от всякой площадной торговки. Мужчина толком не разобрал, что успел натворить. Понял лишь, что дело касается Мари, что дело плохо и что ему указывают на дверь. Хуже того: летом они с Кланду договорились о помесячном расчете – и денег ему больше не видать. Оставаться в городе тоже больше нельзя.
Но в чем же его вина? Неужели мадам решила, что доктор имеет виды на ее дочь? Вполне понятно, что такой жених не интересовал почтенное семейство, но в такой же мере его не интересовала Мари. Северные красавицы вообще не привлекали доктора: ему всегда нравились южанки.
Ох уж эти черноволосые хохотушки! Вероятно, именно такой была мадам Кланду лет тридцать тому назад. Сейчас об этом помнил разве что ее супруг, и, судя по нежным отношениям стариков, помнил хорошо. Даже будучи не вполне согласным с женой, мсье Кланду ни словом, ни делом не возражал ей. А ведь этот старый молчун не выставил бы за дверь даже черта, не расплатившись с ним.
Поднявшись с камня, мужчина поправил тяжелую сумку и решительно зашагал вперед. Теперь он знал, что делать. Кланду наверняка остановятся в гостинице, а если нет – он все равно нагонит их в Сен-Клод и потребует своего.
Постоялый двор оказался за вторым или третьим поворотом дороги. Путник был слишком увлечен мыслями, чтобы считать, однако покосившийся частокол, которым был обнесен трактир, он заметил сразу. Над тяжелыми воротами было криво намалевано: “Свенья и гусь”. Поблекшая вывеска изображала развеселую хрюшку верхом на птице неизвестной породы. По-видимому, художник не был наделен особыми талантами.
