— Зачем ты обула туфли? — сказал папа. — Надо было обуть ботинки.
— Ты что, больной? — спросила девочка.
— Папе так нельзя говорить, — сказал папа.
— Извини, — сказала девочка, — Кто ходит в музей в ботинках?
— Там все равно дают тапки, — сказал папа. — А ты теперь простудишься и точно заболеешь.
У Третьяковской галереи не было ни души, а на дверях висела табличка «Выходной».
— Привет! — сказал папа. — Раз в жизни выбрались — и выходной! Что же делать?
— Может, домой поедем? — предложил мальчик.
— Нет, — сказал папа, — раз мы решили культурно провести время, то уж треснем, но проведем его культурно!
— Может, не надо? — сказала девочка. — Я уже есть захотела.
— Сегодня ты будешь питаться духовной пищей, — сказал папа, — терпи.
— Я не хочу духовной пищи, я хочу нормальной. Пошли в «МакДональдс»?
— В эту низкопробную американскую забегаловку? — сказал папа. — А духовная пища?
— Закрыто же, — сказала девочка.
— А ты что думаешь? — спросил папа мальчика.
— Вообще-то я никогда не был в «МакДональдсе», — сказал мальчик.
— Ладно! — сказал папа. — Раз все закрыто, раз нам отказали в духовной пище, мы вынуждены пойти на поводу у низменных инстинктов. Пусть потом на нас не обижаются. Вместо того, чтобы заронить в две юные души семена прекрасного, мы набьем два молодых желудка американскими котлетами.
— А ты что, есть не будешь? — спросила девочка.
— Буду, — сказал папа. — Мы набьем американскими котлетами три желудка — два юных и один постарше.
И они пошли в «МакДональдс».
x x x
Наступил день отъезда. Позавтракав, все стали собирать мальчика в дорогу. Папа сходил в магазин и купил два кольца копченой колбасы и свежий батон. Мама достала с антресолей огромную банку, выловила оттуда три средних размеров соленых огурца и завернула их в целлофановый пакет. Потом сделала несколько бутербродов с сыром и сложила их в жестянку из-под печенья. Туда же она положила три куска яблочного пирога, которые остались от завтрака.
Девочка помогла мальчику уложить в рюкзак вещи. Им обоим взгрустнулось, и мальчик подарил ей на память чучело головы собаки, которое она сразу же повесила над своим письменным столом между портретом Серафима Саровского и открыткой с изображением черепахи. Потом девочка полезла в свои запасы, долго что-то перекладывала, шуршала оберточной бумагой и наконец отыскала то, что хотела: свою фотографию, сделанную прошлым летом в Крыму. На фоне пальмы в плетеном креслице сидела сама девочка в желтом купальнике, белой панаме и с распущенными волосами. В одной руке одна держала веер, а в другой маленькую сумочку, вышитую разноцветным бисером. Вдали голубело море и розовели горы, а сбоку на маленьком стульчике сидела живая обезьянка. Девочка получилась очень симпатичной, и все вокруг походило бы на райский сад, если бы у обезьянки не было такой неприятной морды. Этой обезьянке до смерти надоело все на свете. Она не обращала внимания на фотографа, а кричала что-то сердитое куда-то в сторону, куда тянулась длинная тонкая цепочка.
