Частная жизнь мертвых людей (сборник) | страница 27
Оказавшиеся внутри собора снимали с себя одежды и устремлялись друг к другу в естестве. И видения райских врат с раскрытыми створами являлись им в той божественной красоте, как видит ее Создатель.
Другие же смотрели на это и в ужасе бросались с высоты на землю, в полете осеняя себя крестными знамениями. И мать-земля ловила тела вернувшихся детей своих.
Колокола звенели вразнобой. И одни в том слышали благовест. У других же от звуков набата кровь шла ушами, и кричали они скверные слова.
Пионер вышел на Красную площадь и протрубил в горн:
– Подъем, подъем! Вставай – не то убьем! А не встанешь – то зарежем! Подъем, подъем…
Люди на площади улыбались, фотографировали, салютовали.
Но не все. Только некоторые. Остальные спешили.
Да и те, которые улыбались и салютовали, тоже спешили.
Пионер протрубил тот же сигнал еще раз… Потом еще… И еще…
И тут небо засвистело, земля загрохотала…
И на Красную площадь, на неприметную постройку, в которой хранился труп Ленина, упал собор Парижской Богоматери.
Сева Кошёлкин все-таки сделал выбор. Он отбросил женщину в пыльный угол комнаты… И попугай улетел с нею. А Сева решил повязать черный с белым горохом. Но оказалось, что он забыл, как завязывать галстук. И что он ни делал – всякий раз жаккард сворачивался петлей вокруг его тонкой шеи.
Пионер протрубил в седьмой раз. Из собора Парижской Богоматери вышел труп Ленина. И люди на площади улыбались, фотографировали и салютовали. Но не все. Только некоторые. Остальные просто спешили.
Память
Однажды Сидоров придумал, как жить вечно. И начал жить вечно.
Но потом он пошел в рюмочную и выпил там больше обычного. И без памяти влюбился в Элоизу Львовну.
Сидоров, потеряв память, забыл, как жить вечно. И сразу умер.
В Элоизу Львовну влюблялись только те, кто пил в рюмочной больше Сидорова. Но они не умирали, потому что перед этим ничего не придумывали.
А Элоиза Львовна жила еще долго. И любила Хмурякова, Жмурякова и даже Аристарха Ферапонтовича, а некоторые из них любили ее. Но про Сидорова она иногда вспоминала, особенно когда заходила в ту рюмочную.
Ветер
Тихая погода стояла уже три недели. Катсуро три недели лежал под дубом и безмятежно спал. Не беспокоимый никаким дуновением, спал и дуб. И все ветви и листья дуба тоже спали.
Один молодой листок, не выдержав тяжести бездействия, сорвался с ветки и озорно закружился в загустевшем воздухе.
Разбуженный его падением Катсуро открыл один глаз.
– Быть буре, – сказал он и открыл другой глаз.
