Иван Васильевич склонился под благословение.
— Радуюсь, что пожаловал ко мне, святой отец, — приветливо сказал царь. — Всегда готов слышать мудрые слова первосвятителя. Богопочитание есть главнейшая из причин величия царств.
Митрополит не сразу решился высказать свою просьбу.
— Так уж повелось, государь наш батюшка, что пастырь духовный печалуется о чадах своих, и то было в прежние и предпрежние времена.
Царь сразу нахмурился. Афанасий продолжал:
— Сильна твоя держава, и нет в мире более мудрого и справедливого владыки, дозволь же мне принести тебе, батюшко Иван Васильевич, челобитье мое слезное, дозволь иноку смиренному слово молвить в защиту некоего опального человека…
— Говори! О ком? Кто он? — нетерпеливо перебил митрополита царь, поднявшись с кресла.
— О сотнике стрелецком, Иваном Истомою Крупниным зовут! Помилуй его, государь! Неповинен он. Верно служил он тебе, батюшко, от юных лет и до сих дней…
Царь холодно ответил:
— Не проси попусту. Казню я его. В изменных делах замешан он.
— Государь… — начал было, низко поклонившись, митрополит, но царь перебил его:
— Иное дело — свою душу спасти, иное дело о многих душах и телах пещись… Иноческое, постническое правление — быть подобным агнцу, царское же правление требует страха, запрещения и обуздания и конечного истребления злейших человек лукавых. Ты, мой духовный отец, больше того пользы принесешь, помолившись о прегрешениях государя… Твоя молитва наиболее угодна Богу! Помолись же Богу и о прощении казненных изменников, не слушающих помазанника Божьего, своего государя. Они грешнее царя. Грешнее презренного ката. Грешнее изменников никого нет. Подтачивая государев трон, они подтачивают веру Христову и благоденствие народа Божьего…
— Но, государь…
— И слушать мне недостойно о том. Истома — изменник, и нет ему прощения! Давай обсудим, как бы мне не посрамить имени своего в веках, чтоб не проклинали меня дети и внуки. И как бы нам изменные дела извести да и царство наше сберечь.
Царь жаловался на непрекращающееся коварство бояр и их прихлебателей. Вотчинники и монастыри все еще норовят Москву голодом морить — хлеба не везут в Москву на торг, землю обрабатывают, чтобы только им самим и их людям сыту быть, а до прочих им дела нет. Чем труднее Москве, тем больше радости им. Боясь опалы, вотчины свои они жертвуют монастырям, чтоб царю не давать. Всем им поперек горла стала Москва. Никак не могут примириться они с ее властью над собою. За Новгород, за Псков хватаются. И Печатную палату сожгли из ненависти к Москве — не печатай-де никаких указов нам, не печатай единую для всех науку и книги церковные, апостольские по единому для всех образу…
