Общая обида сплотила писателя и журналиста. Они сплотились на балконе у Сашика и пили портвейн «Клюквенная нежность» с кетчупом и сосисками.
Впервые за долгие годы постоянной и самоотверженной нелюбви к человечеству Антон Павлович чувствовал в своем сердце робкую, доверчивую нежность к его отдельному представителю.
На прощание Антон Павлович обнял Никанора Ивановича, как отец обнимает сына, и полез на балконные перила, утверждая, что у него на шестом этаже есть любимая.
Никанор Иванович стянул Антона Павловича со стены за шиворот и проводил до двери Людмилы Анатольевны.
На лестничной клетке Антон Павлович не своим голосом потребовал от Людмилы Анатольевны обнять и удочерить обретенного им сына. Потом назвал Мерсью дочуркой и попросил дать лапу папе и брату. Мерсью шипела. В ней заговорили кошачьи корни.
Антон Павлович долго боролся с Людмилой Анатольевной за право быть отцом сыну и дочери, вырывался, вставал на колени и, так и не получив от Людмилы Анатольевны такого права, тихо и безнадежно заплакал.
Уже светало, когда Антон Павлович, с нежностью назвав Kg8 Сашулей, переставил Никанора Ивановича на Kf6, но, не желая расстаться с обретенным сыном даже на минутку, взял коня с собой, бережно положил мордой на подушку, накрыл одеялом и уснул счастливым, калачиком свернувшись рядом.
Глава 5
Сон Антона Павловича
Антон Павлович погрузился в сон и спал счастливым несколько минут. После чего Антон Павлович увидел во сне себя.
Он сидел за своим письменным столом посередине очень просторной, белого цвета клетки и напряженно работал.
Чтобы не отвлекать себя от занятия, Антон Павлович пару раз прошелся по клетке туда-сюда на цыпочках, с интересом обследуя помещение, в которое попал.
Стены клетки оказались бумажными. Они были тонки, как это свойственно обыкновенным печатным листам, и сквозь них ясными силуэтами читались проходящие мимо Антона Павловича люди. Прохожие спешили по своим делам и не обращали никакого внимания на клетку с Антоном Павловичем, вероятно, принимая ее за обыкновенную городскую стену, забор или витрину. Некоторые женщины останавливались напротив Антона Павловича, как перед зеркалом, чтобы поправить свои прически, и тогда их носы вдавливались в бумагу серыми пятнами.
Это показалось Антону Павловичу неприятным. Ему очень не хотелось, чтобы дамы от нечего делать «совали свои носы не в свои дела». Антон Павлович опасался, как бы эти носы не прорвали его тонкие бумажные стенки и не увидали за ними его.
